получил. Полиция, — тут он громко рассмеялся, — даже заявления о краже от меня не приняла. Сказали, что такое заявление могут принять только от капитана судна, а не от приемщика груза. Вы думаете, — тут он опять снизил голос до шепота, — что полиция и пираты не одно и то же?
— Да как же это?..
— О, вы не знаете Шанхая! Здесь орудует громадная корпорация воров всех рангов и степеней. Глава или главы этой организации владеют громадными домами и автокарами. Все краденое скупается ими, и они предлагают полиции выбирать: или крупные взятки, от которых кружится голова, или нападение из- за угла. Что, по-вашему, сподручнее выбрать, а?
Наши дежурства на бесприютной, продуваемой ветрами палубе время от времени прерывались приятным назначением. Строго по очереди давалось поручение сопровождать очередной караван барж на далекую пристань. Такой счастливец имел право «по-человечески» выспаться дома и явиться на службу лишь на следующее утро. Вот почему я так обрадовался, когда мне во время обеда приказали взять на себя охрану трех барж. Всунув сопроводительные документы в карман, я торопливо переселился на одну из этих посудин и считал себя счастливчиком, достойным зависти: по грубому подсчету, я должен был рано освободиться, во всяком случае, засветло. Один за другим возникали планы, как лучше использовать вечер. Но тут произошло то, для чего все предыдущее должно было послужить только фоном…
Началось с непредвиденного обстоятельства: катер, который должен был потащить мои баржи в город, долго не приходил. Солнце все ниже и ниже спускалось к изуродованному горизонту Дальневосточного Вавилона, и вместе с ним поникали мои надежды пораньше попасть домой — лишь в сумерки мы тронулись в путь. Чтоб понять дальнейшее, обратите внимание на расположение барж: сразу позади катера шли две бок о бок поставленные баржи, а позади них одна отдельно, на которой поместился я. Длинные тяжелые багры лежали вдоль бортов, и на каждой барже было по двое кули — экипаж баржи. Тем не менее я знал, что в случае нападения никто из них палец о палец не ударит, чтобы мне помочь. Но это знание не вызывало во мне враждебности к ним: я понимал, что в той борьбе, которая происходила между речными грабителями и нами, никто из нас не был персонально виноват — виновата была та сила, та система, которая бросила каждого из нас в один из воюющих лагерей и теперь принуждала сражаться… В сущности, владельцы грузов, пользующиеся нехваткой угля, чтобы взвинчивать цены, были еще большими грабителями. Я даже решил, если будет нападение, зря на рожон не лезть…
Но разве человек может точно знать, как именно он будет вести себя в том или ином случае жизни? Тем более при виде грабежа — акта насилия, всегда оскорбительного для мужчины — бойца по натуре? В газетах писали о русском пассажире, у которого оказался револьвер при нападении хунхузов на поезд в Северном Китае, — он стрелял до тех пор, пока не был убит сам, хотя не имел ни денег, ни драгоценностей. Просто взбунтовала благородная бойцовская душа при виде насилия, ибо нет на свете ничего вреднее и противнее, чем насилие, где бы и в каком бы виде оно ни проявлялось.
Как только наш караван отошел от парохода с полсотни метров, стремительно, видно, из засады вылетела грабительская лодка. Сколько в ней было человек, точно не помню — много. Они прицепились баграми к передней барже и начали сгружать уголь. Всего несколько метров отделяло их от катера, но ни команда на последнем, ни экипаж баржи не обращали на них ни малейшего внимания. Все по-прежнему что-то рассказывали друг другу, курили и сплевывали в воду…
Оглянувшись, я увидел, что Свищев и доверенный Главной конторы наблюдают эту сцену с носа парохода. Надо было действовать, но — как? Я вооружился багром и побежал на нос своей баржи. Несмотря на тяжесть надетой на меня шубы и тяжесть длинного багра в руке, я легко перепрыгнул над натянутым буксирным канатом с носа своей баржи на корму передней и, угрожающе потрясая багром, побежал по углю к грабителям. Те не стали ждать моего приближения, мгновенно отцепились и тут же пристали к задней барже, которую я только что покинул… Снова уголь посыпался в их лодку. Я помчался обратно к корме, но оказалось, что за это время буксирный канат, соединяющий обе баржи, непонятным образом удлинился вдвое против прежнего…
— Кули и песе — одна армия! — промелькнуло у меня в голове, — баржовый за моей спиной предательски удлинил канат — нечего и думать перепрыгнуть!..
Но мне и в голову не приходило прекратить борьбу. Перед лицом наглого, издевательского грабежа и предательства во мне что-то произошло: я ощутил в себе огромное давление и силу, требующую действия! действия!
… Не бешенство ярости, а несокрушимая решимость, которую уже нельзя ни изменить, ни удержать — она окрылилась динамикой пушечного снаряда…
Молча я зацепил заднюю баржу багром и стал ее на ходу подтягивать ближе… Я ни о чем не думал: если бы в этот момент кто-то сказал мне, что это безумие — пытаться притянуть к себе баржу против течения, когда ее тащит быстроходный катер, — я, по всей вероятности, согласился бы с ним, и это оказалось бы мне не по силам, но тут туго натянутый буксирный канат повис, а баржа приближалась… ближе, ближе — вот уже нас разделяет только один шаг…
И тут меня обожгла мысль: «Прежде чем прыгнуть, придется отцепить багор, в этот миг баржа отойдет назад по течению… Нет! — я почти крикнул. — Не должно быть этого! Не должно!»
Я решительно отцепил багор и прежде чем прыгнуть, увидел, что она и не думает отходить… Больше того — она словно сама гналась за катером…
Я перепрыгнул и с багром в руках устремился вперед. Как и в первый раз, грабители отцепились мгновенно, как только увидели меня на барже с багром в руках, и быстро понеслись куда-то в сторону. После огромного напряжения реакция наступила сразу. Я как-то обмяк и уселся на корме, где лежали мой узелок с остатками хлеба и жестяная кружечка.
Настал момент, когда другой, будь он на моем месте, стал бы задавать себе вопросы: откуда взялась сила, чтобы притянуть баржу на быстром ходу против течения? И почему она, будучи отпущенной, сама, как собачка за зайцем, бежала за другой баржей?
Мне не было надобности задавать эти вопросы: уже ряд лет я изучал Агни Йогу и феномены психической энергии человека
И великая радость начала заливать меня: все, что сейчас произошло со мною, было новым путевым знаком — сильным, убедительным и потому зовущим…
И точно беззвучный голос внутри меня заговорил:
— В тленных руках ты держал страшную силу духа, который есть ты сам. Ты мог бы обрушить ее на что угодно, если бы этого захотело твое сердце; заметь — сердце, не рассудок. Не нарочито выдуманное желание, но сердечный приказ. Я, дух твой, говорю твоему лукавому уму и утверждаю — в сердце ключи!.. И когда ум и сердце будут одно, ключ будет в твоих руках…
Уже засиял предо мною огнями Банд со сплошными потоками автомобилей. Разносчики съестного азартно торговались с кули на берегу. Мелькали вскидываемые руки, рев голосов висел над всем этим людом, но по мне все это скользило как карандаш по стеклу: мышление мое было заполнено другими образами — людьми, сознательно или неосознанно схватившими вместо своего оружие богов…
Мать, выносящая дитя из самого пекла пожара и — даже не опаленная. Болгарские «нистинерки», в экстазе с пением топчущие босыми ногами раскаленные уголья без признаков малейшего вреда, фигура бородатого отшельника, сидящего на воде. Кто-то летающий в присутствии зрителей и фотографа — снимки я сам видел в серьезном английском журнале…
И ожили, и закружились, дивно засверкав в моей памяти, слова Назаретского Пророка Иисуса: «Не написано ли в законе вашем: «Я сказал — вы боги…».
Колдунья станицы Вознесенской
