Натаниель немедленно возразил, что у него не очень широкие взгляды, если этим неопределенным выражением Джозеф хочет сказать, будто он готов проглотить все те похотливые глупости, из которых, кажется, только и состоят все современные пьесы. Несколько минут Матильда тешила себя мыслью, что Ройдон почувствует себя достаточно оскорбленным и вообще откажется читать. Но, несмотря на явные признаки гнева, он позволил сломить себя Пауле и Валерии, которые, не слишком придерживаясь истины, обе заверили его, будто все мечтают услышать его шедевр.
К этому времени дворецкий с лакеем удалились, сцена была свободна. Джозеф засуетился, пытаясь сдвинуть стулья и кресла. Паула, которая держала под мышкой листы с пьесой, отдала их Ройдону со словами, что она готова вступить, когда он захочет.
Для автора приготовили стол и стул. Он уселся, бледный от страха, но с надменно поднятым подбородком, откашлялся. Все замерли в ожидании, которое нарушил Натаниель, обратившийся за спичкой к Стивену.
Стивен вынул коробку спичек, протянул ее дяде и начал разжигать трубку, сказав между затяжками:
— Приступайте, наконец! Чего вы ждете?
— 'Горечь полыни', — начал Ройдон с угрозой, — пьеса в трех действиях'.
— Впечатляющее название, — кивнул Мотисфонт со знанием дела.
Ройдон бросил на него благодарный взгляд и продолжил:
— 'Действие первое. Место действия — спальня в третьеразрядных меблированных комнатах. Провисшая никелированная кровать, две шишечки на спинке сломаны, потертый ковер, запачканные обои с венками из роз, завязанными голубыми ленточками'.
— Чем запачканные? — спросил Стивен.
Ройдон, которому это не приходило в голову, изумленно посмотрел на него и ответил:
— Какое это имеет значение?
— Для меня никакого, но если кровью, так и скажите, тогда моя невеста выйдет. Она очень пугливая.
— Нет, не кровью! Я не пишу таких пьес. Обои просто испачканы.
— Я думаю, это от сырости, — предположила Мод. — Такое впечатление, что место очень сырое.
Стивен насмешливо взглянул на нее.
— Не скажите, тетя. В конце концов, мы еще недостаточно услышали, чтобы делать предположения.
— Заткнись! — свирепо сказала Паула. — Не обращай внимания на Стивена, Виллогби! Продолжай. Слушайте, все вы! Вы должны настроиться и проникнуться атмосферой, это очень важно. Продолжай, Виллогби!
Ройдон опять откашлялся:
— 'Окна закрывают ноттингемские кружевные занавески, сквозь которые можно различить вереницу крыш и дымовых труб. На туалетном столике косо сидит дешевая кукла, с единственного кресла свисает пара грязных розовых корсетов'.
Произнеся эту фразу, он окинул всех вызывающим взглядом и, кажется, ждал комментариев.
— Я понял! — сказал Джозеф, обратив на собравшихся умоляющий взгляд. — Вы хотите подчеркнуть убогость обстановки.
— Согласен! — сказал, покашливая, Мотисфонт.
— Мы все готовы признать, что вам это удалось, — сердечно произнес Стивен.
— Мне всегда казалось, что корсеты — это ужасно убого, правда ведь? — сказала Валерия. — Я имею в виду атласные, с множеством косточек, кружев и всяких украшений. Конечно, сейчас носят просто эластичные пояса, если вообще что-нибудь носят, обычно нет.
— Когда-нибудь придется, дорогая, — предрекла Матильда.
— Когда я была молодой, — заметила Мод, — все носили корсеты. Никто и подумать не мог, чтобы ходить без них.
— Вы и ум свой зашнуровали в корсеты, — насмешливо обобщила Паула. — Слава Богу, мы живем во время, не ограниченное условностями.
— Когда я был молод, — взорвался Натаниель, — ни одна приличная женщина не обсуждала такие вещи в присутствии мужчин!
— Как это необычно! — сказала Валерия. — Стивен, милый, дай мне сигарету!
Он бросил ей портсигар. Ройдон спросил, пытаясь овладеть своим голосом, хотят ли присутствующие, чтобы он продолжал или этого достаточно.
— Да, да, продолжайте, ради Христа! — раздраженно сказал Натаниель. — Можете опустить все, что там еще есть о нижнем белье.
— Да уж, придется, — добавил Стивен.
Ройдон не обратил внимания на его слова и сердитым голосом громко прочел:
— 'За туалетным столиком сидит Люсетта Мей. Она в розовом дешевом пеньюаре, который плохо скрывает…'
— Осторожней! — предупредил его Стивен.
— 'Края пеньюара запачкались, кружево износилось', — с вызовом прочитал Ройдон.
— Какой замечательный штрих! — воскликнула Валерия.
— Удивительно, сколько грязи собираешь с ковров, даже если пользоваться пылесосом, но не похоже, чтобы в таком месте был пылесос, — сказала Мод. — Я-то знаю эти театральные меблированные комнаты, слишком хорошо знаю!
— Это не театральная меблированная комната! — закричал доведенный до бешенства Ройдон. — Это, как вы вскоре поймете, публичный дом!
В ошеломленной тишине прозвучал спокойный голос Мод.
— Ну, думаю, там не менее грязно, — сказала она.
— Послушайте! — грозно начал Натаниель.
Джозеф поспешил вмешаться.
— Мы слишком часто перебиваем. Если мы будем продолжать в таком духе, Ройдон собьется! Уверен, мы не настолько старомодны и не будем возражать против того, чтобы вещи назывались своими именами!
— Говори за себя! — возразил Натаниель.
— Он и говорит за себя, — сказал Стивен. — И надо отдать ему должное, он также говорит за большинство присутствующих.
— Может быть, не стоит продолжать, — вновь предложил Ройдон. — Я предупреждаю, это пища не для слабых желудков!
— Вы просто обязаны дочитать! — воскликнула Валерия. — Я знаю, мне ужасно понравится! Пожалуйста, не перебивайте его!
— 'Она сидит неподвижно, разглядывая свое отражение в зеркале, — вдруг продекламировала Паула трепещущим голосом. — Она берет помаду и устало намазывает губы. Раздается стук в дверь. Инстинктивным кокетливым движением она приглаживает волосы, выпрямляет свое усталое тело и произносит: 'Войдите!'.
Матильда не выдержала вида Паулы, выполняющей эти движения в почтенной обстановке гостиной. Всхлипывая от смеха, она извинилась, объяснив, что декламация всегда оказывает на нее такое прискорбное действие.
— Не могу понять, что здесь смешного! — сказала Паула с опасным блеском в глазах. — Смех — это не та реакция, которую я ждала!
— Это не твоя вина, — с раскаянием уверила ее Матильда. — Меня всегда разбирает смех в самых трагичных местах.
— Я так хорошо тебя понимаю! — сказал Джозеф. — Паула, ты не сознаешь, как высоко Тильда оценила тебя. Несколькими жестами ты создала такое напряжение, что у Тильды не выдержали нервы. Помню, однажды я играл в Монреале перед полным залом. Я достиг момента непереносимого напряжения. Я чувствовал публику, она повиновалась движению моих губ. В момент кульминации я остановился. Я знал,
