— Глупости, Тильда! — строго сказал Джозеф. — Вздор и глупости! В этом ребенке нет ничего плохого, она такая хорошенькая, что хочется ее съесть!
Матильда спустилась по ступенькам.
— Не думаю, что Нат предпочитает блондинок, — сказала она.
— Ничего! В конце концов неважно, что он думает по поводу бедной маленькой Вал. Главное, чтобы он не ссорился со стариной Стивеном.
— Если надо привязать этот конец к люстре, подвиньте стремянку, Джо. Почему бы ему не ссориться со Стивеном, если ему этого хочется?
— Потому что он его любит, потому что ссоры в семье — это очень плохо. Кроме того… — Джозеф остановился и начал двигать лестницу.
— Кроме того, что?
— Просто, Тильда, Стивен, глупец такой, не может себе позволить ссориться с Натом!
— Очень интересно! — сказала Матильда. — Не хотите ли вы сказать, что Нат наконец решился написать завещание? Стивен его наследник?
— Ты хочешь знать слишком много, — ответил Джозеф, награждая ее шутливым шлепком.
— Конечно, хочу! Вы что-то скрываете.
— Нет-нет, поверь мне! Просто я думаю, что Стивен сделает глупость, если останется с Натом в плохих отношениях. Повесить эту большую гирлянду под люстрой или, как ты считаешь, лучше просто букет омелы?
— Если действительно хотите знать мое мнение, Джо, и то и другое одинаково паршиво.
— Скверная девчонка! Такие выражения! — сказал Джозеф. — Вы, молодежь, не цените Рождество так, как ценило его мое поколение. Неужели для тебя оно ничего не значит?
— Будет значить после того, как мы его переживем, — ответила Матильда, снова взбираясь на лестницу.
Глава 2
Паула Хериард приехала в усадьбу только после семи, когда все уже переодевались к ужину. Суета внизу на этот раз большая, чем обычно, возвестила о ее появлении даже тем, кто занимал отдаленные спальни. Приезды Паулы всегда требовали к себе особого внимания. Не то чтобы она делала это намеренно, скорее, ее личность выплескивалась через край, ее движения были такими же стремительными, как и смена выражений на ее живом лице. Она, как несколько ядовито заметила Матильда, была рождена с печатью великой трагической актрисы.
Паула была на несколько лет младше Стивена и почти не похожа на него. Она была красива в том стиле, который вошел в моду благодаря Берн Джонс — жесткие, густые волосы, короткая полная верхняя губа, темные широко расставленные глаза и всегда чуть нахмуренные брови. В ее беспокойных движениях, во внезапном блеске изменчивых глаз, в трагическом изломе рта ощущалась крайняя напряженность. У нее был прекрасный голос, напоминавший струнный инструмент. Глубокий, гибкий, он был идеален для шекспировских ролей. Он разительно отличался от пустых металлических звуков, которые издавали ее современники, глотавшие гласные и старательно придерживавшиеся общих интонаций. Паула умело его использовала — здесь сомневаться не приходится, думала Матильда, вслушиваясь в доносившиеся из холла звуки.
Она услышала свое имя.
— В голубой комнате? О! Я поднимаюсь!
Матильда откинулась на стуле, ожидая прихода Паулы. Спустя одну-две минуты раздался резкий стук в дверь, и прежде чем она успела произнести: 'Войдите!', — появилась Паула, а вместе с ней это неудобное ощущение крайнего напряжения едва сдерживаемой энергии.
— Матильда! Дорогая!
— Не забудь, я накрашена! — воскликнула Матильда, увертываясь от ее объятий.
Паула издала глубокий горловой смешок.
— Вот идиотка! Я так рада видеть тебя! Кто приехал? Стивен? Валерия? О, эта девица? Дорогая моя, если бы ты знала, что я к ней испытываю! — Паула выпрямилась, набрала воздуха, ее глаза на мгновение засверкали, потом она взмахнула густыми ресницами, рассмеялась и сказала: — Ну, неважно! Ох уж эти братья!.. Я привезла с собой Виллогби.
— Кто такой Виллогби? — спросила Матильда.
Опять эта пугающая вспышка.
— Придет день, когда никто не будет задавать подобных вопросов!
— Пока этот день еще впереди, — сказала Матильда, занятая своими бровями, — кто такой Виллогби?
— Виллогби Ройдон. Он написал пьесу…
Удивительно, как был выразителен этот трепещущий голос, эти взлетающие руки!
— О! Неизвестный драматург? — откликнулась Матильда.
— Пока что! Но эта его пьеса!.. Все продюсеры такие дураки! Нам необходима финансовая поддержка. Дядя Нат в духе? Стивен не расстроил его? Расскажи мне, Матильда, и побыстрее!
Матильда отложила карандаш для бровей.
— Паула, ты привезла своего драматурга сюда в надежде завоевать сердце Ната? Бедная девочка!
— Он должен сделать это для меня! — воскликнула Паула, нетерпеливо отбрасывая волосы со лба. — Речь идет об искусстве, Матильда! О! Когда ты ее прочитаешь!..
— Искусство плюс роль для Паулы? — пробормотала Матильда. Но уязвить Паулу было не так-то просто.
— Да. Роль. И какая роль! Она просто написана для меня. Он говорит, это я вдохновила его.
— Воскресный просмотр, аудитория сплошь из интеллектуалов. Уж я-то знаю!
— Дядя должен меня выслушать! Я должна сыграть эту роль! Должна, ты слышишь меня, Матильда?
— Да, милая, ты должна сыграть ее. Однако ужин через двадцать минут.
— Мне хватит и десяти, чтобы переодеться! — нетерпеливо сказала Паула.
'Это правда', — подумала Матильда. Паула никогда не уделяла большого внимания одежде. Она не была ни нелепой, ни очаровательной; она как бы выступала из платья, никто никогда не замечал, что на ней надето. Одежда просто не имела значения, она только прикрывала худое тело Паулы, и над ней царила сама Паула.
— Я просто ненавижу тебя, Паула. Боже, как я ненавижу тебя! — сказала Матильда, сознавая, что ее помнили только благодаря изощренным туалетам, которые она носила. — Убирайся! Мне не так везет, как тебе.
Взгляд Паулы остановился на ее лице.
— Дорогая, твои платья — само совершенство!
— Знаю. Куда ты дела своего драматурга?
— Не имею ни малейшего представления. К чему эта нелепая суета! Как будто в доме нет места… Старри сказал — он проследит.
— Ну, если только твой драматург не носит свободные блузоны и волосы до плеч, то…
— Какое это имеет значение?
— Это будет иметь большое значение для дяди Ната, — пророчески заметила Матильда.
Так оно и вышло. Натаниель, без предупреждения представленный Виллогби Ройдону, посмотрел на него, потом на Паулу и не смог заставить себя пробормотать даже обычные слова приветствия. Залатывать брешь пришлось Джозефу. Он, чувствуя гнев Натаниеля, заполнил паузу собственной бьющей через край доброжелательностью.
