половине пятого, они сидят, и всё. Сходят с хахалями своими поговорят, как они, блядь, в ванне у себя вечером с ними барахтаться будут или еще чего, а тут уже и пять, они трубку вешают, он уже воду в ванну пустил или что-то, и говорят тебе: приходите завтра. Пошел нахуй, иными словами… Тут у меня та же засада, — продолжал Амато. — Никто нихуя не делает. Я иду в Инспекцию, стою там все это время, трачу, блядь, целый день, возвращаюсь — думаешь, хоть кто-нибудь хоть что-нибудь пальцем пошевельнул? Ха. Они, блядь, вола ебут. Пиздят, хуем груши околачивают, все дела. Конни — ну, Конни надо признать. Она как могла справлялась. Это я признаю. Я возвращаюсь, а тут все крутится, я аж не ожидал. Но не сверх того. А щеглы, которые тут у нее, — они вкалывать будут, только если за ними глаз да глаз. А чуть просекут, что тебя весь день не будет или типа того, так работу поминай как звали. Жуть берет… В прошлом месяце, да? — продолжал Амато. — В прошлом месяце счета почти на неделю позже разослали. Чеков на две с половиной, как минимум. Мне ребята звонят: «Э, мистер Амато, насчет вашего заказа?» А он мне потом говорит — три новые коробки передач поставил, пару раз отрегулировал, кроме того, мне еще за три колеса платить, где они резину латали, один мой клиент не в курсе, что у дорог бывают обочины, и дубов восемьсот мне выставил, он очень не прочь свои денежки увидеть… В общем, я иду туда, — сказал Амато, — там сидит эта сикушка. Ногти себе красит, елки-палки, с хахалем по телефону треплется. Я жду. Я ей деньги просто плачу, это ничего? Чего ради ей трубку вешать, не трындеть больше о том, как они после закрытия побарахтаются, мы ж еще не закрываемся, я все равно ей плачу. Нет, куда там. Наконец заканчивает. Я ей говорю, господи боже мой, мы не можем так дела вести. Нам эвакуатор надо, а этот чувак — он посылать его не будет. «
— Это та с симпотной жопкой? — уточнил Фрэнки.
— Она самая, — ответил Амато. — Я закончить не успею, как сучонок меня в суд притащит, и я там до ужаса дурацки буду выглядеть, начну говорить судье, и деньги-то у меня были, я просто не мог заставить девку трубку повесить, чтоб успели выслать.
— Как она? — спросил Фрэнки.
Ответил Амато не сразу. Потом сказал:
— Ну, ничего, ага. Но господи боже ж мой, я в том смысле, что работать ведь тоже надо, все дела.
— Ничему ты не учишься, — сказал Фрэнки. Он ухмылялся. — Спорим, ты совсем пацан еще был, так тебя восемь лет учили в штанишки не срать.
— Знаю, — вздохнул Амато. — Только все равно ни в Тонтон, ни куда я каждый день ездить не смогу. Мне тут раскочегаривать надо, пусть ни на что больше не останется, понимаешь?
— Каждый день, — сказал Фрэнки, — это если заходить, когда открыто.
— Ты через крышу хочешь или что? — спросил Амато.
— Ну, — кивнул Фрэнки. — В воскресенье ночью, такая вот работа. Задняя стена или еще как-то. Двое парней знали, где все было, и я прикидываю, кто-то хотя б разок туда сходил, ну и планчик нарисовал — а по этому уже можно идти. Знаешь, что надо делать, как залезешь. Надо только знать где.
— Тогда надо парня, который звоночки знает, все такое, — сказал Амато. — Собаколюб умеет с колокольчиками?
— Про Расселла я не думал, — ответил Фрэнки. — Если б я хотел идти, когда опять открыто, взял бы Расселла. Только он все равно смотал удочки. Он и тот чувак, с которым они собак крадут. Не знаю, вернется или нет, а если вернется, ему поди не захочется. Он толкать будет.
— Что есть? — спросил Амато.
— Я вообще-то не спрашивал, — ответил Фрэнки. — Рассыпуха, наверно.
— На этом миллион можно наварить, — сказал Амато.
— Можно, — сказал Фрэнки, — а еще можно залететь минут через шесть, как начнешь, и еще зачалиться на два червонца. Опасное это говно. Ничего ж не ходит само, знаешь? Все землю роют, половина — духи. Я слыхал тут про пару ребят — они себе срастили шестьдесят тысяч чеков со льдом на автостанции в Потакете, потом приезжают, а ребята в натуре крутые, и с десяток клементов их разули. У болони на такое больше стоит, чем на черножопых, блядь, с пушками, елки-палки. У Расселла хватка есть, но он меня не спрашивал, и мне кажется, тот чувак, с которым он по собачкам работает, в этом деле с ним не будет. Думаю, в этом деле с ним никого не будет, а так нельзя, если что-то такое делать хочешь. Не, я тут думал про Дина, зятя моего. Он, когда служил, был по электронике, до сих пор балуется все время.
— Сигнализация? — спросил Амато. — Я думал, он на заправке работает.
— Работает, — подтвердил Фрэнки. — Не, но он себе такую квадрофоническую хуйню соорудил из набора на кухонном столе, а мне говорил, в общем, когда мою тачку увидел, да? Ну а я, если когда себе такую достану, если у меня лишние хрусты когда заведутся, говорит мне, тогда он себе цветной телевизор смастрячит. Это ж все одно и то же, нет? В смысле, цепи там, прочее, а он в этом во всем сечет.
— Считаешь, согласится? — спросил Амато.
— Хуй знает, пока не спрошу, — ответил Фрэнки. — Видишь, я с тобой сначала хотел перетереть, прикинуть, что скажешь. А бризец я тебе не могу снять, как ты это делаешь. Дернуть могу запросто, но только если наводка будет, план какой-никакой. Я так сечь не умею, как ты. В общем, я сначала с тобой хотел побазарить. А потом к нему идти. Но думаю, он пойдет, ну.
— А раньше он ходил? — спросил Амато.
— Думаю, по мелочи что-то кому-то, кто тачки покупал, — ответил Фрэнки. — И мне сказал, что мою подрегулировать надо или что-то, он мне может, а запчасти и за так можно достать. Ему фанзы позарез.
— Обязательно Тонтон, что ли? — спросил Амато.
— Бля, да нет же, — ответил Фрэнки. — Я это так сказал, раз всех так интересует, что тут варится. Ни о чем точно я не думал. Я же чего хочу — я хочу, чтоб полегче срослось, может, совсем новая какая, из пластмассы такие делают или еще из чего-нибудь, чтоб внутри там фанзы были, ну и вокруг, может, чтоб стояло, чтоб голой жопой не светить за работой.
— Я как-то вечером Конни в кино повел, — сказал Амато. — Хуйня какая-то, аж в Броктоне шла, а там такой у них торговый центр. Это — не знаю, как называется. Одноэтажный.
— А давай, — сказал Фрэнки, — поглядим на него, и я мимо тоже поезжу, и если ништяк будет смотреться, можно и про него подумать.
— Ну, — сказал Амато. — Ну да, мне это уже начинает нравиться, знаешь? Прикол тут в том, как в последний раз там было, можно сразу сказать, если на нюх правильно выглядит.
8
— Он мудак, — сказал Когэн. Он сидел в серебристом «торонадо»; машина стояла на парковке бостонской подземки за «Кронином» в Кембридже. — А мудак он потому, что игрок. То есть сам себя им считает, по крайней мере. На самом же деле он фуфло. Он не играет, он ставит на что ни попадя. Фуфло года.
— Я сам люблю время от времени на бега ездить, — сказал водитель. — В Линкольне открытия сезона уже много лет не пропускаю.
— Я тоже, — сказал Когэн. — До сих пор езжу. Хотя как ни приеду, всегда в проигрыше.
— Я нет, — сказал водитель. — Конечно, сильно много я не ставлю, но за день, бывало, три-четыре сотни выигрывал, а теряю редко больше двадцатки-тридцатки. Хорошо оттягивает.
— Это вполне оттяг, — согласился Когэн. — Не так хорошо оплачивается, как списывать долги, но развлекает. Я почему езжу — потому что ребята ездят. Ездить туда приятно — свежий воздух, люди, а то и выиграть можно. А проигрываешь? Ну и что?.. Хорек? — продолжал Когэн. — Хорек так не делает. На бега никогда не ездит, ничего, просто берет и ставит. Но ставит не потому, что слыхал что-то, и ему интересно, и он считает, что там ему что-то светит. Он ставит, потому что ему вечно надо на чем-то залипать, будто если не залипнет — жить не сможет. Думает, выиграет, когда ставит, он вечно намерен выигрывать.
