оно потребует от нас укрепления силы духа, иначе «окультуривание» современности неминуемо приведет нас к душевному разладу. Как отмечается в древнекитайском тексте «Искусство разума»,
Человек хочет знать именно то… Но его средства познания представляют собой это… Как он может познать то? Только совершенствуя это. [15]
То – это внешний мир, который мы хотим познать, но мы его можем познать только посредством этого, нашего внутреннего, очень индивидуального способа познания. Если мы не знаем это, то находимся во власти того, что предназначает нам мир. Истинная эволюция нашего мира заключается не столько в учении Дарвина, несмотря на его великую полезную метафору, сколько в учении Юнга, сделавшего для современных людей доступной вневременную область психики. Эволюция мира определяется эволюцией сознания, эволюцией познания отношений между человеком и автономным миром, между человеческой восприимчивостью и божественной автономией.
Тем не менее сегодня мы ежедневно сталкиваемся с присущими модернизму признаками душевного недомогания – мы об этом читаем в газетах, находим в своих зависимостях и фобиях, а также видим в тревожных снах. Это не наивная ностальгия по прошедшим как будто более легким временам, которую мы интуитивно ощущаем в превратностях современной жизни. Скорее речь идет о том, что пишет Юнг:
Человек ощущает себя изолированным в космосе, поскольку утеряна его связь с природой… с явлениями природы… постепенно утратившими свою символическую сопричастность. Гром – уже не голос гневающегося бога, а молния – не орудие его возмездия. В реках нет водяных, в деревьях не присутствует жизненное начало… змеи не являются воплощением мудрости, а горные пещеры не служат прибежищем великого демона. Камни, растения и животные более не говорят с человеком, да и он сам не говорит с ними, как раньше, в надежде, что его услышат. Нет больше связи с природой, нет и той глубоко эмоциональной энергии, порождавшейся этим символическим единением. [16]
Восприимчивость к мифу восстановить невозможно – мы слишком давно ее утратили. Мы слишком развили свое сознание, иначе говоря, мы слишком отделили себя от инстинктивной жизни. Последнее предложение Юнга в этом отрывке является ключевым. Космос – это энергетическая система, частью которой мы являемся. Если мы уже не являемся частью живой мировой системы, то нас больше не наполняют и нами не движут эти соединяющие энергии.
Опять же, это не означает, что надо вернуться к первоначальным связям с внешним миром, но мы должны уметь согласовывать свою сознательную жизнь с глубинными намерениями психики, если только сможем воссоединиться со своими глубоко погребенными мифологическими откликами. Поскольку психика – это место встречи души с внешним миром и также с человечеством, то такое восстановление согласия хотя и не убережет нас ни от страданий, ни от смерти, но поможет создать более глубокое ощущение гармонии с богами.
В конечном счете, именно в этом заключается основное содержание работы со сновидениями. Мы не знаем, откуда берутся сны[17], зато мы знаем, что если мы будем следовать их мифологическим образам, то нам откроется возможность согласовать сознательный выбор с намерениями души. Когда мы придем к этому согласию, оно даст нам ощущение гармонии и смысла. Альтернатива – это подчинение отщепленным комплексам или внешним нормам, которое в результате приводит к неврозу. Таким образом, выявление человеком своей индивидуальной мифологии посредством отслеживания своих снов – это работа, связанная с мифо-поэтической настройкой. В таком случае, по крайней мере на какое-то время, восстанавливаются древние связи, о которых говорил Юнг, и человек живет жизнью, в которой выражается воля божества.
В автобиографии Юнга есть очень интересное место, в котором он описывает свою глубинную связь с природными энергиями во время поездки в Кению и которое заставляет снова и снова проникнуться величием и торжественностью картины:
С невысокого холма нам открывался величественный вид на саванну, протянувшуюся до самого горизонта; все покрывали бесчисленные стада животных – зебр, антилоп, газелей и т.д. Жуя траву и медленно покачивая головами, они беззвучно текли вперед, как спокойные реки; это мерное течение лишь иногда прерывалось однотонным криком какой-нибудь хищной птицы. Здесь царил покой извечного начала, это был такой мир, каким он был всегда, до бытия, до человека, до кого-нибудь, кто мог сказать, что этот мир -«этот мир». Потеряв из виду своих попутчиков, я оказался в полном одиночестве и чувствовал себя первым человеком, который узнал этот мир и знанием своим сотворил его для себя. [18]
Медленная размеренная поступь пасущихся копытных, печальные крики стервятников, поджидающих падаль, состояние извечного покоя – это состояние пребывания вне времени; именно так живут наши души, независимо от присутствия Эго.
Поскольку Юнг был совсем не глуп, его замечание о том, что он ощущает себя у истоков сотворения мира, как бы участвует в его создании, по существу является признанием глубины соучастия, к которому призвано все человечество. Привнося осознание данного момента и отказываясь от обычных навязчивых притязаний Эго, Юнг свидетельствует о своей мистической сопричастности, participation mystique, с божествами. Эта глубина реальности открывается нам все время, однако она редко открывается сознанию. Никто из нас не может избежать повседневного нашествия напастей и бед, оказавшись в такой саванне души, переживания которой испытал в Кении Юнг, но тем не менее мы несем в себе эту вневременную размерность души. История распорядилась так, что религия и родовая мифология порождали нуминозные образы, которые могли нас соединять с такими мгновениями вечности.
Замечание Юнга вовсе не является примером антропоморфического высокомерия; скорее этим он выражает смиряющую ответственность, сакральный зов. Юнг далее пишет:
Человек есть тот, кто завершает творение… он тот же создатель… только он один вносит объективный смысл в существование этого мира; без него все это, неуслышанное и неувиденное, молча поглощающее пищу, рождающее детенышей и умирающее, бессмысленной тенью сотни миллионов лет пребывало в глубокой тьме небытия, двигаясь к своему неведомому концу. Только человеческое сознание придает всему этому смысл и значение, и в этом великом акте творения человек обрел свое неотъемлемое место. [19]
Наша жизнь – это приглашение к сознательной рефлексии, это вызов выдержать, оказавшись свидетелем масштабной символической драмы, которая разыгрывается и в истории, и в каждом отдельном человеке. Хотя более глубинные намерения таких указаний могут приводить Эго в недоумение и даже испугать, подчинение таким великим энергиям, которые мы называем богами, призывает нас более почтительно относиться к ним по сравнению с тем, как мы привыкли это делать раньше.
Исторически сложилось так, что во всех мировых религиях в разной степени сохранялась восприимчивость к мифу, а также соучастие людей для более масштабного бытия. Для одних людей такое соучастие становится возможным через религиозные традиции и участие в жизни общины; для других центр тяжести перемещается с санкционированных «его преподобий» и «их высокопреосвященств» на уникальность индивидуального странствия.
Создание поддержки индивидуального странствия в более масштабной жизни – это главная задача глубинной терапии. Как нам известно, в основном рамки современной терапевтической практики ограничиваются ослаблением симптомов, обновлением поведения и когнитивных установок и фармакологическими интервенциями. При всей пользе, которую иногда приносят эти методы, сами по себе они являются поверхностными, если считать, что самая глубокая потребность каждого из нас состоит в поиске смысла, в открытии для себя новых духовных точек отсчета и в повышении собственной роли в сотворении своей жизни. Аналитическую психологию критиковали за ее сомнительную «глубоко религиозную» направленность. На это я бы ответил, что именно углубление духовности, в широком смысле этого слова, является самой насущной потребностью большинства из тех, кто оказывается на пороге кабинетов юнгианских аналитиков.
За всеми нашими патологиями, всей нашей симптоматикой, которая может выражаться в депрессии, зависимостях, проблемах в межличностных отношениях, печали, тревоге или потере ориентации в жизни, – совершенно по-разному проявляется скрытая религиозная проблема. Более того, Юнга оговаривали, обвиняя его – подумать только! – в мистицизме и гностицизме. Каждое из этих понятий относится к человеку, испытавшему индивидуальное нуминозное переживание, и вряд ли – к
