пострадала от яркого дневного света. Более того, она смотрелась еще более выигрышно.
— Подумать только, что… все это принадлежит одному человеку… Мне это трудно себе представить, — проговорила я.
— Зато барон воспринимает это как нечто само собой разумеющееся. Его так воспитали. Он потомок своих славных предков. Подождите немного. Когда вы его увидите, то все поймете сами.
— Он… похож на вас?
Похоже, этот вопрос позабавил Бертрана.
— Мне кажется, если вы пожелаете обнаружить хоть какое-то сходство между нами, вам придется изрядно потрудиться.
— Вот как.
— Похоже, вы разочарованы.
— Так и есть. Если бы он оказался похожим на вас, я бы вздохнула с облегчением.
Внезапно он накрыл мою руку своей ладонью.
— Это очень приятный комплимент, — произнес Бертран.
— Это не комплимент. Это констатация факта.
Он улыбнулся, как мне показалось, несколько грустной улыбкой:
— Вы сами увидите, что он совершенно другой.
— Чего мне следует ожидать?
Он покачал головой.
— Будет лучше, если вы все узнаете сами. Все люди видят друг друга по-разному. Вы должны увидеть его собственными глазами.
— Именно это вы сказали вчера вечером и все же кое-что приоткрыли. У меня возникло ощущение, что барону очень нелегко угодить.
— Он всегда знает, чего хочет, причем только самого лучшего.
— А его невеста?
— Он собирается жениться на принцессе де Креспиньи.
— На принцессе!
— О да! Барон — не только один из самых богатых людей во Франции, но и один из самых влиятельных.
— А принцесса?
— Она происходит из старинного французского рода, в ее жилах течет королевская кровь. Ее семье удалось каким-то образом спастись во время революции.
— И семье барона тоже?
— Семья барона неистребима.
— Так, значит, это союз двух благородных семейств. Одно очень богатое, другое не столь богатое, зато королевских кровей. Так?
— Да. Принцесса состоит в родстве с королевскими домами Франции и Австрии. Весьма подходящая партия для барона. Поместья Креспиньи будут восстановлены в прежнем блеске. Если это кому-нибудь и под силу, так только барону.
— С его огромным состоянием, — пробормотала я.
— Иначе это было бы невозможно.
— А барон рад предстоящей женитьбе?
— Если бы это было не так, ни о какой женитьбе не было бы и речи.
— Будьте осторожны, — предостерегла его я. — Это уже сфера сугубо личного, не так ли?
— Пожалуй, — согласился Бертран. — Что ж, давайте сменим тему.
— …и поговорим о вас, — закончила за него я.
— …и о вас?
И я сама не заметила, как рассказала ему о жизни в Коллисон-Хаус: о вечеринках у Фаррингдонов, семье викария и сестрах Кэмборн, о романтическом замужестве моей матери и счастье, которое она обрела с отцом, о ее смерти, о том, как нам повезло с Иви, которая вышла замуж за миссионера и покинула уютно-предсказуемую английскую деревню ради романтических опасностей черной Африки.
— Но оставила нам Клэр, — добавила я. — Иви обо всем позаботилась еще до отъезда. Она умела каким-то непостижимым и в то же время самым естественным образом управлять всеми, кто ее окружал.
Бертран внимательно посмотрел на меня.
— Мне кажется, у вас тоже есть… подобные способности.
Я рассмеялась.
— У меня? Что вы! Меня настолько интересуют собственные дела, что я ничего не вижу вокруг себя.
— Я знаю! Живопись! Как я понял, вы тоже ею занимаетесь и она очень много для вас значит. Вы тоже собираетесь писать миниатюры, как и ваши предки?
— Этого мне хотелось бы больше всего на свете.
— Больше всего на свете? Разве вам не хотелось бы любви… семьи… детей?
— Не знаю. Возможно. Но прежде всего я хочу писать миниатюры.
Он улыбался, и я вдруг подумала, что много болтаю. Я ведь совсем не знаю этого человека. Откуда такое доверие к нему? Возможно, оно объясняется бесконечной добротой, которую он излучал… Или же все дело в том, что он производит впечатление опытности и надежности? Хотя, скорее всего, это впечатление создается лишь его одеждой и манерами…
Он располагал к себе, и я, похоже, сообщила ему слишком много. Если так будет продолжаться и дальше, глядишь, я поведаю ему и о слепоте отца…
— Теперь ваша очередь рассказывать о себе, мсье де Мортимер.
— В моей жизни нет ничего интересного.
— Как я поняла, в детстве вам приходилось жить здесь, в замке.
— Да, и в дальнейшем тоже. Барон изъявил желание, чтобы я пожил здесь и научился жизни.
— Какой?
— Жизни высшего света. Императрица Евгения установила в этом плане очень высокие стандарты, и барон желает им полностью соответствовать. Он сожалеет о падении монархии, но все же скрепя сердце примирился со Второй империей[11] и поддерживает Наполеона Третьего… без всякого энтузиазма, но как единственную альтернативу республиканскому строю.
— Барон часто бывает при дворе?
— Да. Но мне кажется, он лучше всего чувствует себя здесь, в Нормандии.
— Он, наверное, очень сложный человек…
— Интересная модель для художника, — улыбнулся Бертран. — Посмотрим, удастся ли вашему отцу обнаружить скрытые глубины его натуры.
— Для этого необходим большой портрет. Миниатюра предназначается для его возлюбленной, а следовательно, должна быть романтичной.
— То есть он будет выглядеть лучше, чем есть на самом деле?
— «Романтичный» не обязательно означает «приукрашенный».
— Вряд ли барон захочет, чтобы его представляли в романтическом свете. Он так гордится своим умом и проницательностью.
— А почему вы полагаете, что романтичность и проницательность плохо сочетаются?
— Вы считаете иначе? Мне всегда казалось, что романтично настроенные люди воспринимают мир только в розовом свете.
— Именно так мой отец и должен представить барона глазам принцессы — в розовом свете… Мне, пожалуй, пора возвращаться.
Он вскочил и протянул мне руки. Я подала ему свои, и он помог мне подняться.
Некоторое время мсье де Мортимер стоял неподвижно, не выпуская моих рук. Это длилось всего несколько мгновений, но как мне показалось, достаточно долго. Я отметила полный покой и тишину, неподвижную воду, возвышающиеся над нами грозные стены, и меня охватило волнение.
