Барон ласково похлопал Николь по колену. Судя по всему, он с ней в довольно близких отношениях.
— Да, мадемуазель Коллисон, — произнес он. — Этот замок — мой дом. Его возводили мои предки. Более того, это одно из первых укреплений, построенных норманнами во Франции. Сентевилли живут здесь уже много веков, с того далекого времени, когда Великий Ролло опустошал побережье Франции, причем настолько успешно, что французский король понял: единственным способом положить этому конец является передача захватчикам определенной части Франции, что он и сделал. Вот эта часть и является Нормандией. Только не вздумайте считать нас французами. Это распространенная ошибка. Мы — потомки древних скандинавов, покинувших свои сказочные фиорды и явившихся сюда, во Францию…
— Франция была уже достаточно цивилизованной страной, когда викинги приплыли сюда на своих челнах и начали грабить ее, — напомнила я ему.
— Зато викинги были завоевателями, мадемуазель Коллисон. Непобедимыми завоевателями. И в ту пору, когда наш великий герцог Вильгельм покорил вас, англичан, замок Сентевилль уже стоял на этом месте.
— В тот раз скандинавы победили, потому что король Гарольд едва успел вернуться со своей армией с севера, одержав там убедительную победу, — возразила я. — Если бы армия не была утомлена сражениями и переходами, победа могла оказаться вовсе не на вашей стороне. Более того, вы говорите, что победили англичан. Но англичане — это весьма неоднородная нация. Англы, саксы, юты, потомки римлян… и, разумеется, блистательных викингов. Поэтому столь бурное ликование по поводу побед, одержанных Вильгельмом так много лет назад, представляется мне несколько неуместным.
— Ты видишь, Николь, как мадемуазель Коллисон ставит меня на место?
— Убедительность ее аргументов приводит меня в восторг, Ролло.
Ролло! — подумала я. Так вот как его зовут! Должно быть, на моем лице отразилось удивление, потому что он продолжал:
— Да, я — Ролло. Меня назвали в честь первого викинга, превратившего эту часть Франции в Нормандию. Его боевой клич звучал так: «Ха! Ролло!» И он оставался кличем викингов еще много веков спустя.
— Нынче, я полагаю, он уже вышел из употребления.
Я сама не понимала своего стремления перечить ему по каждому поводу. Это было в высшей степени неразумно, поскольку мы задались целью угодить ему, а вместо этого я делала все, чтобы восстановить его против себя.
Однако было не похоже, чтобы мое поведение вызывало его неудовольствие. Более того, он улыбался, и мне пришло в голову, что, возможно, ему нравится эта беседа. Мое поведение граничило с грубостью, и мне казалось странным, что его, окруженного со всех сторон льстецами и подхалимами, это нисколько не задевает. Видимо, ему очень редко приходилось сталкиваться с противодействием любого рода.
Но Николь была менее всего похожа на человека, склонного к лести. Наверное, именно это его и привлекало в ней, ведь она ему, несомненно, нравилась.
Вернулся Бертран.
— Возможно, вам хочется немного прогуляться перед сном? — обратился он ко мне.
Я с готовностью вскочила на ноги.
— Это было бы просто чудесно!
— Вам нужно что-то накинуть на плечи. Принести шаль?
— Возьмите мою, — предложила Николь. — Мне она сейчас не нужна, а вас избавит от необходимости возвращаться в свою комнату.
Она протянула мне почти невесомый, украшенный блестками шарф из шифона.
— О! Спасибо! — воскликнула я. — Он такой… красивый. Я боюсь его испортить.
— Вздор! — заявила Николь, подходя и набрасывая шарф мне на плечи. Я подумала, что она очень милая.
Мы с Бертраном вышли во двор и спустились ко рву.
— Ну, что вы можете сказать о бароне? — поинтересовался он.
— Слишком серьезный вопрос, чтобы можно было однозначно ответить на него, — сказала я. — Все равно что показать кому-то Ниагарский водопад и потребовать тут же описать его во всех подробностях.
— Такое сравнение его бы позабавило.
— Могу отметить, что он отлично осознает свою силу и требует безусловной покорности всех окружающих.
— Да, — согласился Бертран. — Он действительно осознает свое превосходство и уверен в абсолютной законности собственных притязаний.
— Что ж, это, возможно, и хорошо, но только если совпадает с истинными желаниями окружающих его людей.
— Вы наблюдательны, мадемуазель. В случае со мной именно так и было до сего времени.
— Что ж, тогда, — заявила я, — вам следует подготовиться к тому, что однажды ваши желания не совпадут… Мне очень понравилась мадам де Сент-Жиль.
— Она считается одной из самых привлекательных женщин парижского общества. Их союзу с Ролло уже… семь лет.
— Их… союзу?
— А вы разве не догадались? Она ведь его любовница.
— Но, — с трудом подыскивая слова, попыталась возразить я, — я полагала, что он собирается жениться на этой… принцессе.
— Собирается. Видимо, ему придется прекратить отношения с Николь, хотя, возможно, всего лишь на некоторое время. Она, как светская женщина, к этому вполне готова.
Я молчала.
Он коснулся моей руки.
— Боюсь, я вас шокировал. Разве вы не догадались сами об их отношениях?
— Честно говоря, я далека от всего этого. Николь… она не выглядит огорченной.
— Конечно, нет. Она всегда знала, что когда-нибудь Ролло женится. У него несколько любовниц, но Николь всегда была главной.
Меня пробрала дрожь. Шарф Николь, похоже, нисколько не согревал. Его руки касались этого клочка шифона, — подумала я. И представила его вместе с Николь… чувственным… требовательным… циничным.
Это была ужасная картина. Я уже не хотела писать с него миниатюру. Оказывается, о модели можно узнать и чересчур много…
Следующим утром началось наше испытание. Я поставила стул для барона таким образом, чтобы на его лицо падал яркий свет. Отец сел напротив. Мы решили, что основой будет слоновая кость, которая отлично зарекомендовала себя еще с начала восемнадцатого века. Я сидела в углу, стараясь запомнить каждую черточку его лица: чувственные губы, которые могли быть и жестокими, и нежными, великолепный высокий лоб и густые белокурые волосы.
Барон сказал, что когда миниатюра будет окончена, он оправит ее в золотую рамку, к тому же украшенную бриллиантами и сапфирами. Это, видимо, было причиной того, что он надел синий сюртук, который, несомненно, был ему к лицу. Даже его серые глаза теперь немного отливали голубизной.
Я сгорала от желания взять в руки кисть. И очень переживала за отца. Он работал молча, без видимого напряжения. Я спрашивала себя, осознает ли он, какие именно детали уже недоступны его зрению.
Сегодняшнее утро прояснит очень многое. Мы узнаем, сможем ли осуществить наш план или нет. Я не была уверена, что мне удастся написать достойную миниатюру по памяти, пусть даже опираясь на наброски отца, и не сомневалась, что, если бы представилась возможность работать самостоятельно, я бы написала изумительный портрет. Сумела бы передать его высокомерие и непоколебимую убежденность в
