по моему мнению, превосходили Хиллиарда, хотя и ценились намного меньше. Одной из самых ценных была работа французского художника Жана Пюсселя, ведущего миниатюриста Бургундского двора в Париже четырнадцатого века. Отец часто говорил, что эта коллекция является нашим семейным состоянием. Правда, ему и в голову не пришло бы продать хоть какую-нибудь из этих миниатюр. Они принадлежали семье на протяжении многих поколений, и отец намеревался сохранить их при любых обстоятельствах.
Карие глаза Клэр светились радостью, когда отец показывал ей наши сокровища, попутно объясняя различия между темперой и гуашью. Даже Иви не разбиралась в живописи и, как мне казалось, относилась к этому занятию несколько пренебрежительно. Если бы не тот неоспоримый факт, что отец зарабатывал таким образом на жизнь, она бы наверняка сочла данное ремесло совершенно недостойным.
Но Клэр по-настоящему интересовалась живописью и даже призналась, что сама пробовала писать маслом.
Было ясно, что Клэр является ценным приобретением для нашего дома. Слуги ее полюбили. Она была менее решительной, чем Иви, а это означало, что она не господствовала над ними и не имела склонности поучать всех подряд.
В Клэр сквозила какая-то трепетная женственность, смягчающая самые, пожалуй, суровые сердца. Слуги это хорошо чувствовали, и, хотя им, возможно, и не очень нравилось постоянно находиться под наблюдением вездесущей экономки, каковой в определенном смысле и являлась Клэр, все же они с готовностью помогали ей держать бразды правления.
Так она и вела наше хозяйство.
Клэр сильно отличалась от Иви. Прежде всего, она была мягче. И хотя ей недоставало умения Иви управлять людьми, это как-то не бросалось в глаза, поскольку речь шла о человеке, который так сильно и так искренне старался угодить.
Спустя некоторое время Клэр начала делиться со мной своими секретами. Когда она говорила о своей матери, ее захлестывали бурные эмоции.
— Я так сильно ее любила, — повторяла она. — Она была моей жизнью, потому что я ухаживала за ней на протяжении всей ее болезни. Ах, Кейт, не дай бог тебе когда-нибудь увидеть страдания близкого человека! Это душераздирающее зрелище, а в моем случае оно ведь длилось годами…
Я знала, что у нее есть старшая сестра, которая вышла замуж и уехала за границу. Их отец умер, когда Клэр была совсем еще маленькой. Мне показалось, мать безраздельно властвовала над ее жизнью, и, несомненно, эта жизнь была весьма тяжелой. А поскольку Клэр ко всему прочему еще и сама брала в руки кисть, то была счастлива оказаться в такой семье, как наша.
— Мама считала живопись пустой тратой времени, — как-то заметила Клэр.
Я догадывалась, что ее мать была тяжелым человеком, хотя Клэр этого никогда не давала понять и всегда вспоминала ее с любовью и нежностью.
В ней явственно ощущалось что-то от человека, вышедшего из тюрьмы на свободу и безмерно благодарного такому стечению обстоятельств, и это во многом обуславливало то, что мы с отцом были очень рады ее присутствию в нашем доме.
И тут поступил этот заказ.
Мой отец впал в состояние, близкое к панике. Он испытывал одновременно буйную радость и гнетущую тревогу.
Это был один из самых важных моментов его жизни. Ему предстояло принять решение, может ли он, в его нынешнем состоянии, взяться за эту работу.
Как только мы остались одни в студии, он мне все объяснил, держа в руках лист тисненой бумаги.
— Письмо от дворецкого замка Сентевилль. Это в Нормандии… недалеко от Парижа. Заказ исходит от владельца замка, барона де Сентевилля, хотя, разумеется, он отправил его через дворецкого. Судя по всему, барон собирается жениться и желает подарить свой миниатюрный портрет невесте, принцессе де Креспиньи. Если работа его удовлетворит, я должен буду посетить и саму леди с тем, чтобы запечатлеть и ее образ. Тогда, в соответствии с традицией, счастливые жених и невеста смогут обменяться миниатюрными портретами. Кейт, такой шанс выпадает всего раз в жизни. Если он останется доволен… если мои миниатюры попадут к этим людям… то вполне вероятно, что вскоре я буду писать портрет самой императрицы Евгении!
Его глаза сияли. На мгновение он забыл о своей болезни. Затем вспомнил, и радость на лице отца сменилась отчаянием. Я молча наблюдала за ним, и мое сердце разрывалось от жалости.
Внезапно его лицо опять посветлело.
— Мы могли бы это сделать, Кейт, — заявил он. —
Мое сердце забилось так часто, что, казалось, я сейчас задохнусь. Это было именно то, о чем я мечтала: получить заказ от какой-нибудь важной персоны… покинуть наш маленький мирок… пересечь Ла-Манш, побывать при блистательных дворах, среди людей, которые вершат историю…
Из всех европейских дворов самым пышным был, конечно, французский. В сравнении с ним наш был слишком мрачен и суров. Королева Виктория все еще оплакивала супруга, несколько лет назад умершего от брюшного тифа. С тех самых пор она закрылась от мира и крайне редко показывалась на людях. Принц Уэльский вел довольно беспечальную жизнь, но это было совсем иное. А вот Шарль Людовик Наполеон Бонапарт, сын Людовика Бонапарта, брата великого Наполеона, едва не покорившего весь мир, когда женился на Евгении Марии Монтихо, сделал свой двор подлинным центром Европы.
Как мне хотелось все это увидеть! Но, разумеется, мне никто подобных приглашений не присылал. Их получал отец. А вот когда он произнес «Мы могли бы это сделать…», то приоткрыл завесу над идеей, уже давно витавшей в окружающей нас атмосфере.
— Тебе придется отказаться, — тихо проговорила я.
— Да, — кивнул он, но я понимала, что на этом разговор не окончен.
— И во всем признаться. Ты должен на это решиться, — продолжала я.
— Ты ведь могла бы все это сделать, Кейт.
— Они ни за что не согласятся, ты же знаешь.
— Да, не согласятся…
Он пристально посмотрел на меня. Затем медленно произнес:
— Я бы взялся за этот заказ…
— Глаза могут подвести тебя. Тогда произойдет катастрофа.
— Моими глазами будешь ты, Кейт.
— Ты хочешь сказать, что я поеду с тобой?
Он снова кивнул.
— Они не смогут возражать против твоего присутствия. Я нуждаюсь в сопровождающем лице, так как уже не молод. Они решат, что ты, возможно… смешиваешь для меня краски… моешь кисти, палитры… Так они и подумают. А ты будешь следить за моей работой, Кейт.
— Да, — согласилась я. — Это вполне возможно.
— Как бы я хотел сказать им: «Моя дочь — великий художник. Она блистательно выполнит ваш заказ». Но они не пойдут на это.
— Как мир все же несправедлив к женщинам! — возмущенно воскликнула я.
— Временами он несправедлив ко всем. Кейт, или мы едем вместе, или не едем вовсе. Я не могу ехать один, потому что ты — мои глаза. А ты не можешь поехать, потому что — женщина. Когда миниатюры будут готовы, если они будут удачны, я скажу этому барону: «Вот работа моей дочери. Вы ею восхищались… приняли ее… Теперь примите же мою дочь в качестве художницы, каковой она и является». Кейт, это может быть твоим шансом. Возможно, это перст судьбы. Ее пути, как говорится, неисповедимы.
Мои глаза загорелись.
— Да, — кивнула я, — едем!
Мной овладело безумное ликование. Еще никогда в жизни мне не доводилось испытывать такое торжество. Я знала, что способна написать миниатюру, не уступающую работам великих мастеров. И
