достатке. После прихода немцев «Труд металлиста» заметно оживился.
Там работали гражданские (говорили, что хорошо заплатят немецкими деньгами) и немцы. Ремонтировали кое?что из вооружения. Там же иногда надсадно ревели моторы, слышно их было далеко, моторы были мощные. Во дворе стояло несколько бочек с горючим. Соседка как?то сказала Дусе:
— Захаровна, тоби ж тоже карасин трэба. Ходим у вэчер, визьмым у «Мэталистив». Там нимэць бочки покыдав.
Игнат это слышал. И вот теперь он направлялся туда со своей кошелкой. Дуся вышла со двора, она смотрела ему вслед, как он шел, припадая на больную ногу. А в кошелке были явно не одни только старые головки от примуса.
Прошел примерно час. Все это время она ждала его там же у калитки. Он это понял, когда вернулся. Объясняться не стал. Сказал только:
— Ты бы с ребенком ночевала у Сычевых {у сестры Дуси} или еще у кого. Чем меньше ты будешь знать, тем для тебя же лучше.
— Зачем ты это, Игнат? Что ты можешь изменить? Подумай хотя бы о ребенке!
— Так надо, Дуся.
Она знала, что завтра мастерские сгорят. Пожар вспыхнул глубокой ночью. Больше немцы этими мастерскими не пользовались.
С тех пор так они и жили, почти все время врозь. Дуся с Белочкой ночевала у родственников, у знакомых, где придется. Иногда днем заставала дома Масленникова, Овсяника. Таких же старых, искалеченных людей, соратников по гражданской. Мельком видела каких?то подростков, однажды поздно вечером — молодого парня, не знакомого ей.
К осени у немцев дела пошли похуже. Они злились, как осенние мухи.
Дом у Худолея большой, но летом в зелени его плохо было видно. Когда же листья осыпались, белая оцинкованная крыша, белые стены издалека привлекали непрошенных гостей. Немцы тогда уже были грязные, вшивые, голодные. Игнат их встречал на пороге. Он давно не брился и седая щетина неопрятно торчала во все стороны, глаза лихорадочно блестели, на бледном лице полыхал румянец, но главным отпугивающим средством был кашель. Клокочущий, мокрый, бесконечный. Не надо было иметь медицинских знаний, всякому было очевидно, что это человек, которого доедает чахотка.
Дело действительно очень быстро шло к концу. Худолей заканчивался. Скоро, очень скоро должна была закончиться и его деятельность. Такая веревочка долго виться не могла.
Как?то Дуся пожаловалась ему, что Белочка заглядывала в тарелку немецкого офицера, что жил у них в бывшем кабинете Игната. Денщик принес тому из офицерской столовой котелок с чечевичной похлебкой. Худолеевы не голодали, они постепенно отрывали припрятанное и питались более чем прилично. Во всяком случае значительно лучше, чем немецкие офицеры. У тех был эрзац — хлеб, эрзац — кофе и прочее, что выглядело и пахло на наш славянский вкус совсем не аппетитно. Ну вот хотя бы эта похлебка, что в ней привлекательного? Вероятно, просто любопытство ребенка, который такого не видел.
Отец позвал Белочку в свою спальню, она села на ящик, где раньше хранились его разобранные охотничьи ружья, охотничий припас. Ящик был покрыт зеленым сукном. Отец говорил ей, что это стыдно — смотреть другому человеку в тарелку. А ей было стыдно за себя и она не смотрела ему в лицо, а пристально рассматривала его одеяло, крытое сиреневым сатином, стеганое в косую клетку, черную железную кровать с остатками какой?то серебристой краски по бокам на спинках. Ей мучительно хотелось, чтобы этот разговор окончился…
Она не знала, что это был их последний разговор. Но она его запомнила, а потом жалела всю жизнь, что не смотрела на него, в его лицо, в глаза. Голубые глаза, которых не было у нее и которых ей так хотелось…
Гром грянул вскорости. Взорвали так называемый «Белый мост» на железнодорожной ветке Тихорецкая — Ростов, что рядом со станицей. В это время по нему шел в Германию эшелон с отпускниками. Все это случилось в конце ноября 1942 года. Злоумышленников поймали быстро. Там же, недалеко от моста, в кукурузе. Это были подростки. Среди них только один взрослый, списанный из армии после тяжелого ранения. Пятеров — его фамилия. Их мучили, пытали. Они все рассказали. Взяли стариков, в том числе и Худолея. Дуси с ребенком не было дома, когда его брали. Вечером, возвра- тясь домой и узнав все, она побежала в комендатуру. Арестованные сидели в подвале. Дежурил Степан Эбитов, Дусин знакомый с юности. Хороший, добрый парень, демобилизованный с «белым билетом» после тяжелого ранения. В станиЦе оставалась старая его мать, сестры, невестки с детьми, такая
огромная многодетная армянская семья без кормильцев. Вот Степан и пошел в полицию, чтобы прокормить их.
Степан повел Дусю, где бы она могла через окошко повидаться с Игнатом
— Как ты, Игната?
— Плохо, задыхаюсь.
— Тебя били?
— Нет, хуже.
— Что ж хуже?
— Детей мучили, а я смотрел…
— Держись, Дуся. Белочку береги.
Это было их прощаньем.
На следующий день с утра на базарной площади немцы стали строить виселицу. Они стучали молотками целый день и к вечеру она была готова. Вечером же 30 ноября пришел Степан Эбитов.
— Дуся, Игнат очень плохой, он сегодня умрет. Он уже без сознания. Собери, что есть ценного, может золотишко какое осталось, телегу найди и приезжай попозже. Я уговорю немца отпустить перед смертью попрощаться. Немец этот жадный и он не знает, что Игнат уже почти мертвый. Некого будет вешать завтра.
Так и сделали. Всю ночь Игнат бредил, глухо так кричал, невнятно что?то мычал, порывался вскочить, но тут же бессильно падал на кровать. Дуся сидела возле него всю ночь, надеялась, может хоть перед смертью придет в сознание. Белочка спала. Гордеич из досок, оторванных от забора, чудом уцелевшего между сараями в глубине двора, с вечера мастерил гроб. К утру и гроб, и могила были готовы.
Он так и не пришел в себя, но к утру успокоился, перестал метаться, лицо его просветлело, скорбные морщины разгладились и он тихо отошел.
На той же телеге рано утром его отвезли на кладбище. С могилой обошлось все и того проще. Месяц тому назад у бабы с дедом умерла правнучка Женечка, годовалая девочка, которую' дед любил самозабвенно. В Павловскую ее привезла мать Галина Игнатьевна, старшая дочь Игната, когда добровольно уходила на фронт. Девочка умерла от воспаления легких. Дед вырыл ей могилу — не простую прямоугольную яму, а внизу с боковой нишей, куда и подсунул маленький гробик. Игнату же он раскопал старую могилу, где земля еще не слежалась. Так и положили рядом — деда 53–х лет с годовалой внучкой на самой северной границе кладбища, примерно посередине.
Закопал, затоптал дед могилу, плотно уложил дерн, сровняв ее с землей. Мало ли чего, ведь виселица уже готова.
Немцы вдвоем при оружии пришли за Худолеем после обеда. Выслушали объяснение. Искать не стали. Один из них был тот, кому Дуся отдала обручальное кольцо.
А виселица? Так и стояла она с 30 ноября до февраля невостребованной. А когда пришли наши, именно так тогда говорили люди, так. вот эти самые наши повесили на ней того единственного, кто не ушел с немцами, потому, что за ним не было никаких грехов. Степана Эбитова повесили. Дуся потом говорила, как же так, вешают человека, лишают его жизни, он что?то же должен сказать, крикнуть хотя бы, если сказать не дают. А этого привезли на машине связанного, молча накинули на шею петлю. Тишина гробовая на площади. Дусе даже показалось, а может быть это так и было на самом деле — он сам просунул голову в петлю. Машина отъехала, он дернулся раз — другой и затих. Немногочисленные зрители казни медленно и так же молча разбрелись в разные стороны.
Вообще?то Павловской повезло, с так называемыми «пособниками фашистов», кроме безвинно убитого Степана Эбитова. Немцы ведь заигрывали с казачеством, а потому предложили выбрать (какие там выборы, какой круг, кто там на него явится!) станичного атамана. Бабы, а они и были самой активной
