Прошла долгая тяжелая секунда, и Стефано открыл дверь. Сердце Аллегры упало, когда она его увидела. Это выражение лица было хорошо ей знакомо, и она ненавидела его.
Он едва заметно улыбнулся, глаза его были непроницаемыми.
— Стефано…
— С Лючио все в порядке? — спросил он, и она кивнула.
— Я понимаю, что это тяжело видеть, но освобождение подавленных эмоций — шаг в правильном направлении.
— Сегодня вечер катарсиса для всех, — согласился он со знакомой, едва заметной улыбкой, которая говорила о многом.
— Стефано… — (Он ждал, подняв брови, положив руку на дверной косяк и перегораживая ей вход.) — Можно мне войти?
— Думаю, не стоит.
— Почему ты не пускаешь меня? — спросила она и услышала боль в своем голосе.
— То, что произошло между нами, было ошибкой. И это не должно… — Он помедлил, и она воспользовалась паузой.
— Мы злились, — тихо сказала она. — И это было неправильно. Я знаю, но…
Стефано пожал плечами.
— Очень хорошо, что мы остановились. Что Лючио остановил нас.
— Почему?
Он покачал головой.
— Аллегра, мы договорились забыть о нашем прошлом, быть друзьями. Поэтому оставим эти разговоры.
Глаза Аллегры наполнились слезами, пальцы сжались в кулаки. Ей захотелось закричать: «Я люблю тебя!» — но она не смогла.
— Неужели ты действительно этого хочешь? — задыхаясь, спросила она.
— Да, — произнес он одно-единственное убийственное слово и осторожно — очень осторожно — закрыл перед нею дверь.
Прислонившись к двери с другой стороны, Стефано слушал прерывистое дыхание Аллегры.
Он сделал ей больно. Он знал это, и ему было жалко ее.
Чертовски жалко, но это необходимо.
Он не позволит ей любить себя, не позволит светиться надежде и вере в ее глазах. Ведь он не может дать ей того, что ей нужно. Любовь его ничего не стоит, и в конце концов он разочарует ее — и себя.
Он закрыл глаза. Ему безумно хотелось обнять ее, поцеловать и сказать, что он хочет ее, невзирая ни на что.
Его пальцы коснулись дверной ручки. Он больно закусил губу, глаза его по-прежнему были закрыты.
И тогда он услышал в коридоре ее медленные удаляющиеся шаги.
Она уходила.
Стефано оттолкнулся от двери, опустился на кровать, запустив руку в волосы. Ему было больно.
Так будет лучше, сказал он себе, отчаянно пытаясь поверить в это.
На следующее утро небо было чистое и светлое, солнечные лучи проникли в комнату, наполнив ее ярким светом.
Аллегра очнулась от тревожного сна. Волосы ее были спутаны, все тело ломило от боли. Но больше всего болело ее сердце.
Когда Стефано закрыл перед нею дверь, он не ответил на ее безмолвный вопрос: «Ты любишь меня?» Но почему? Почему?
Аллегра села на кровати, обхватив руками колени. Она так долго верила в то, что Стефано не любит ее. И эта мысль позволяла ей сохранять хрупкое душевное равновесие. Она цеплялась за нее, потому что это было оправданием ее собственных действий, ее собственных чувств.
Она любила его, но боролась с любовью всем своим существом. А что, если то же самое испытывает Стефано?
Что, если он любит ее, но не хочет любить? Или даже боится?
Эта мысль была невероятной и пугающей.
Если Стефано любит ее… тогда надо заставить его признать это.
Непосильная задача.
Аллегра покачала головой. Не надо думать о Стефано, не надо бессмысленно ломать себе голову. Надо сосредоточиться на Лючио.
Она встала, умылась, оделась и отправилась завтракать. Бьянка была на кухне, за столом сидел Лючио.
— Привет, Бьянка, — сказала Аллегра. У Бьянки были темные круги под глазами, но лицо ее было счастливым. — Привет, Лючио, — сказала Аллегра, наклонившись к мальчику, чтобы встретить его взгляд.
Он долго молчал, отведя глаза в сторону. Аллегра терпеливо ждала. Наконец он вскинул голову и прошептал:
— Привет.
Бьянка засияла. Аллегра улыбнулась.
— Ты хочешь сегодня заняться со мной рисованием?
Еще один кивок. Аллегра посчитала, что этого достаточно. Она села завтракать.
Стефано не появился, пока они ели, и Бьянка сказала ей, что он уехал в Рим.
Теперь он сбежал от нее, подумала Аллегра с грустной улыбкой. А когда вернется, что она скажет ему?
После завтрака она привела Лючио в мастерскую. Слава богу, кто-то убрал осколки стекла. Кто это сделал? Бьянка? Или Стефано, старавшийся забыть то, что произошло между ними?
— Что ты хочешь нарисовать, Лючио? — спросила она.
Лючио медленно открыл коробку карандашей, выбрал зеленый и стал рисовать траву.
Аллегра молча наблюдала за ним — за тем, как к нему возвращается память. Мальчик нарисовал поле, а на нем — красный квадрат с черными кругами. Трактор, догадалась Аллегра. Перевернутый трактор. А вдалеке — фигурку мальчика с ручками и ножками из палочек, но с большим круглым лицом. На лице — огромные слезы в виде черных капель.
После долгой паузы Лючио кинул в нее рисунок. Лицо его было жестким, решительным.
— Ты видел это, Лючио? — мягко спросила Аллегра. — Ты видел твоего отца на тракторе?
Губы мальчика задрожали, в глазах блеснули слезы, и он кивнул.
— Мне надо было спать… Но я хотел видеть папу. Он посмотрел на меня и помахал рукой. — Лючио замолчал и начал дрожать.
Аллегра положила ему руку на плечо. Она догадалась о том, что было дальше. Энцо, махнув рукой сыну, перестал смотреть на дорогу. Он врезался в камень или в пень, и трактор перевернулся. Лючио видел все и в ужасе бросился бежать.
— Лючио, спасибо, что ты мне сказал. Я понимаю, тебе трудно было сделать это. Всегда трудно говорить правду. Но ты не виновен в смерти отца. Даже если ты так считаешь.
Лючио всхлипнул, покачал головой.
— Я убежал.
— Ты был напуган. Ты не знал, что делать. Это не твоя вина. — Аллегра говорила спокойно и твердо, но Лючио лишь качал головой.
— Я хочу к маме, — сказал он через минуту, и Аллегра кивнула.
— Пойдем найдем твою маму, — сказала она, взяв мальчика за руку.
Позже, когда Лючио уже спал, она поговорила с Бьянкой и объяснила, что случилось.
— И он видел?.. — Лицо Бьянки побледнело. — Мой бедный мальчик! И все это время он держал это в себе?
