— Я имею в виду состояние тротуаров в нашем городе, и особенно в том районе, где вы сейчас проживаете. Знаете, сколько народу каждый год попадает на стол к хирургу из-за отвратительной поверхности наших тротуаров? Из-за плохого освещения? Несвоевременной уборки снега? Из-за ремонтов? Вот, пожалуйста, — он полез в ящик и протянул Касторпу тоненькую брошюрку в картонном переплете. — Здесь я все это описал. По статистике больше всего переломов конечностей именно во Вжеще, далее следуют Оруня, Нижний город, Осек и Старое предместье. А знаете почему?
Пока Касторп рассматривал тщательно вычерченные схемы отдельных предместий, диаграммы и длинные столбцы цифр, канцелярист продолжал:
— А вот почему: отцы нашего города почти никогда не заглядывают в эти районы. И даже если заглянут, то увидят все только из коляски или автомобиля. Жаль, что на заседания муниципального совета нельзя отправиться на аэроплане, верно? Тогда бы мы уже нигде не чувствовали себя в безопасности. Вот, — он забрал у Касторпа свою брошюру, чтобы отыскать нужную страницу и постучать по ней пальцем, — вот сколько теряет на этом в год страховая касса и сколько простой обыватель. А здесь, — он перевернул страницу, — я с помощью теории вероятности рассчитал, какова связь между несчастными случаями и выходами из дома. Понимаете? Дело вовсе не в том, как долго мы пребываем вне дома — пятнадцать минут или десять часов, это не имеет значения. Важно другое: сколько раз на протяжении единицы времени — примем за такую единицу восемь часов, поскольку это одна треть суток, — итак, сколько раз на протяжении единицы времени вы выходите из дома и в него возвращаетесь.
К сожалению, у Ганса Касторпа не было опыта общения с подобными личностями. И ему ничего не осталось, кроме как вежливо, преодолевая скуку, выслушать историю службы канцеляриста в магистрате, откуда его выгнали в результате заговора и подлых интриг. Было уже двадцать минут шестого, но ничто не предвещало скорого конца монолога, который теперь разворачивался вокруг темы городских скверов и нечистот, оставляемых там собаками.
— Если бы все эти кучи, — доказывал канцелярист, — собирать в специальные емкости и вывозить в городской питомник роз, годовое производство этих прекрасных цветов могло б возрасти на семнадцать процентов! Об этом я тоже написал, погодите, сейчас я найду экземпляр.
Когда чиновник принялся рыться в столе, Касторп, наконец набравшись решимости, сказал:
— Да, но я уже должен идти, благодарю вас, это, разумеется, очень важно, — после чего, даже не попрощавшись, поспешил покинуть канцелярию.
Под высокими сводами просторного коридора эхом отдавались его шаги. Почти все двери по обеим сторонам были открыты, и взору Касторпа то и дело представали пустые аудитории. Их вполне объяснимое молчание почему-то действовало угнетающе. «Совсем как будто я расстаюсь с этим местом, — подумал Касторп. — А ведь мне предстоит провести тут целых четыре семестра!»
По правде сказать, еще больше его угнетало то, что на сегодняшний день у него уже не было никаких планов. Октябрьские сумерки ничего приятного не сулили, и уж конечно меньше всего его привлекала перспектива вернуться в квартиру на Каштановой и сразу лечь спать. Шагая вдоль кладбища к трамвайной остановке, он с улыбкой вспоминал Кьекерникса. Мимолетная мысль, а не навестить ли попутчика и не пригласить ли его в гостиничный ресторан на ужин со спаржей и портером — хоть и очень соблазнительная, — немедленно получила разумную отповедь. Случайное знакомство не давало права на приятельские вольности, и даже если б он рискнул пренебречь условностями, тотчас напомнили бы о себе его финансы.
Так что Касторп окончательно отверг эту идею и решил поехать в центр. Ожидание трамвая он скрашивал размышлениями о времени: с голландцем они распрощались менее двенадцати часов назад, однако казалось, что после завтрака в гостинице «Deutsches Haus» прошло по крайней мере несколько дней. Еще дальше отступила панорама Старого города, которая открылась нашему герою с борта маленького «Водяного». Детали пейзажа настолько глубоко запали в память, будто произошло это давным-давно, а вовсе не сегодня утром, меньше чем через два часа после восхода солнца над заливом. И хотя так оно и было, Касторп, пытаясь разглядеть номер подъезжающего трамвая, пришел к забавному заключению: если бы посчитать возможной вещь, по законам физики совершенно невозможную, а именно: что время в Гданьске течет гораздо быстрее — скажем, вдвое быстрее, чем то, которое отмеряли старые часы в квартире дядюшки Тинапеля, — он бы, проучившись здесь четыре семестра, вернулся в Гамбург не на два, а на четыре года старше. Интересно, обратил бы кто-нибудь на это внимание? Наверно, чтобы произвести должное впечатление хотя бы на фрейлейн Шаллейн, следовало бы эту цифру возвести уже не во вторую, а по меньшей мере в четвертую степень. Да, в четвертую, поскольку тогда даже достопочтенный консул вынужден был бы спросить его по возвращении: «Дорогой мой, что с тобой, ты как-то странно выглядишь, не переутомила ли тебя эта учеба на Востоке? Говорил я, что ничего хорошего тебя там ждать не может! Посмотри в зеркало, у тебя уже появились седые волосы, куда же это годится!»
Из трамвая, с ужасным скрежетом затормозившего на остановке, одна за другой высыпали группки студентов. Суете и толчее сопутствовали громкие восклицания: кто-то кричал, что надо проехать еще одну остановку, кто-то — что это глупая шутка и надо поторопиться, потому что в «Cafe Hochschule[16]» все столики займут те, кто приехал на предыдущем трамвае. Касторп, успевший в последнюю минуту протолкнуться к задней двери вагона, вдруг решил положиться на волю случая: повернулся и смешался с толпой молодых людей, будто вместе с ними приехал.
— Дружище, — обратился к Касторпу рослый коротко остриженный блондин, — слыхал, что в этом кабаке сегодня и завтра у нас скидка двадцать процентов? Каждая пятая кружка задаром — вот это я понимаю!
— Слыхал, — ответил Касторп. — Интересно только, на закуску скидка тоже распространяется?
Блондин расхохотался, хлопнул Касторпа что было сил по спине и взревел во всю глотку:
— Ты отличный малый! Меня зовут Николай фон Котвиц, а тебя?
— Ганс Касторп, — протянул он блондину руку, — из Гамбурга.
Вместе со всей компанией, возглавляемой студентом в форменной студенческой фуражке, они перешли на другую сторону Большой аллеи.
— А я из Кёнигсберга, — захохотал Николай фон Котвиц, — проучился один семестр на юридическом, пока не выгнали! Думаешь, я пожалел? Не жалел ни секунды! Безмозглыми башками тамошних преподавателей только гвозди забивать. Каждый мнит себя Кантом! Я хотел пойти в армию, но мой старик, хоть и тупой юнкер, твердит: «Учись, и баста, иначе ни гроша не получишь!» А ты?
— Я? — Касторп не сразу нашел, что ответить. — Видишь ли, я собираюсь строить корабли, меня это правда интересует, что же касается денег, то… как тебе сказать… — замялся он, поглядывая на румяное лицо юного барона.
К счастью, никто, даже спрашивавший, не ждал от него ответа. Толпа студентов вливалась в «Cafe Hochschule», точно молодое вино в старую бочку. Верховодили корпоранты. Они так небрежно отодвигали стулья, так громко покрикивали на кельнеров, так уверенно швыряли на вешалку свои фуражки, так быстро опорожняли первые кружки пива, что Касторп, застенчивый по природе, в этой живой, пульсирующей, бесформенной массе совершенно растерялся. Когда минуту спустя в задымленном зале загремел первый куплет песни «Эх, как славно пиво пить до десятой кружки…» и длинная физиономия фон Котвица, маячившая напротив, побагровела от вокальных усилий, Касторп, отхлебнув изрядный глоток пива, закрыл глаза. Ему казалось, что он в жарком машинном отделении «Меркурия», где каждое движение силовой установки отдается дрожью на палубе и в переборках, а густой запах смазочных масел мешает дышать. Десятки кружек ритмично колотили по столикам. Протяжное «оляй-ля-ли, оляй-ля-ло» на две-три секунды приподнимало сгрудившиеся вокруг столиков тела, после чего волна снова опадала на стулья — до следующего прибоя.
— Вам нехорошо? — услышал он прямо у себя над ухом. — Хотите выйти на свежий воздух?
Это не был фон Котвиц — тот минуту назад, без тени смущения расслабив пояс, отправился в уборную.
— На свежий воздух, — повторил Касторп, — да нет, не обязательно. А кто вы? Меня зовут Ганс Касторп, и я приехал сюда…
— Учиться, — со снисходительной усмешкой перебил его незнакомец. — Вы ведь это хотели сказать, верно? Ну что ж, разумеется, все мы приехали сюда с одной целью. Но не все одинаково относимся к этому варварству!
