Распрощавшись с водолечебницей, Касторп не распрощался с Сопотом и все свободное время проводил теперь на курорте. Можно даже сказать, что он стал его горячим почитателем и знатоком в одном лице и широко пользовался предлагаемыми удовольствиями. Например, подъезжал на конке к Королевскому холму, откуда — даже без бинокля — можно было любоваться великолепной панорамой Гданьского залива с кораблями на рейде, монументальной башней Марьяцкого костела и светлой лентой Висляной косы, которая тянулась далеко на восток, исчезая в бескрайнем пространстве воды, света и облаков. У подножья холма раскинулся Сопот. Крыши домов, башенки пансионов, парки, аллеи, площади полого спускались к морю, завершаясь темной линией мола, возле которого уже появлялись трубы пароходов. Чистый весенний воздух побуждал не только любоваться пейзажами. Если уж Касторп взбирался на поросший лесом склон, он частенько отправлялся дальше и, добравшись до корчмы «Большая звезда», с аппетитом съедал тамошнее фирменное блюдо: котлеты из молодой баранины с травами, к которым заказывал свой любимый портер. В Сопот он возвращался тоже на конке, которая с часовым интервалом курсировала между железнодорожным вокзалом и лесным ресторанчиком. Однако чаще всего Касторп проводил не менее или даже более приятные часы в нижней части города.
Поскольку в солнечные дни тянуло полежать в шезлонге, он брал в курхаусе или на террасе в Северных Лазенках это полотняно-деревянное устройство, чтобы поваляться пару часов в упоительном безделье. Такое времяпрепровождение прекрасно отвечало характеру Ганса Касторпа, поэтому он никогда не чувствовал себя лучше, чем в те минуты, когда, подремав с четверть часика, открывал глаза и с удовлетворением убеждался, что солнце продолжает ярко светить, на деревьях поют птицы, а непрестанный шум моря призывает снова вздремнуть, и даже дольше прежнего. Время тогда останавливалось, словно бессильный поршень невидимого компрессора, позволяя отключаться сознанию нашего героя. Ничто не нарушало этого блаженного состояния: ни одна, даже самая мимолетная, картина и ни одна — пускай подсознательная — мысль. После такого на редкость полноценного отдыха он неторопливо прогуливался по променаду и сравнивал достоинства различных меню — начиная от харчевни Адлера и кончая рестораном в гостинице «Вермингхофф». По причинам, ранее описанным, он избегал обедов в курхаусе, хотя, по правде говоря, его единственный прошлогодний опыт не был типичен для тамошней кухни. После обеда, завершавшегося кофе и рюмкой портвейна, он обычно проходил из конца в конец весь мол. Дважды послушал в концертном зале попурри из известных мелодий, хотя оркестр, видимо приберегавший силы к новому сезону, особого удовольствия ему не доставил. Еще он позволил себе сыграть в кегли, несколько раз посетил камеру-обскуру «Каскад», прокатился в бричке по берегу моря, один раз пострелял из лука и — тоже один раз, поддавшись внезапному импульсу, — поднялся на палубу судна, доставившего его прямо в Гданьск, на Долгое побережье. Так он коротал время. Точности ради признаемся, что он все чаще пропускал занятия в политехникуме, однако тогдашняя, чрезвычайно либеральная система обучения и обретенное Гансом Касторпом в результате свободного образа жизни умонастроение это допускали, больше того — способствовали учебе: теперь он успевал гораздо лучше, чем когда с поистине прусской дисциплинированностью посещал все лекции и семинары.
Если вечером, еще до ужина, он брался за «Электротехническое оборудование современных судов» Рёдерера, всё — даже сложная схема генератора паровой турбины Лаваля — легко и беспрепятственно укладывалось у него в голове. Он не путал шариковые подшипники с роликовыми, а шпиндель с ручным крутилом сумел бы нарисовать по памяти, даже разбуди его ночью, подобно тому как мог в любой момент перечислить все классы из списков германского Ллойда[32].
Полученные от Тишлера сведения не потребовали от Касторпа хоть сколько-нибудь изменить образ жизни. Ванда Пилецкая после смерти отца — будучи единственной наследницей — получила в собственность поместья на востоке бывшей Польши. Они ежегодно приносили изрядный доход, что позволило ей купить в Варшаве дом и проводить время в свое удовольствие: на Ривьере или путешествуя по Италии и Швейцарии. Полгода назад, в памятном солнечном октябре она впервые посетила Сопот и пробыла там недолго — всего три дня. Сергей Давыдов принадлежал к семье со славными военными традициями, его предки отличились в сражениях с Бонапартом. В Сопот он приезжал под видом торговца древесиной Бориса Ивановича Платонова; так значилось в его, похоже, специально с этой целью выправленном паспорте. Касторп всего лишь поручил Тишлеру дать ему знать, если они снова приедут, и не воспользовался предложением сыщика «собирать и впредь важную информацию». Интуиция подсказывала ему, что он встретит обоих еще в нынешнем году, — этого пока было вполне достаточно.
По-настоящему его заботило только одно: что он не выполнил всех рекомендаций Анкевица. Доктор настаивал на интенсивном движении на свежем воздухе, имея в виду занятия спортом, — лесные походы в «Большую звезду» или прогулки по молу лишь отчасти их заменяли. Впрочем, как-то Касторп выбрался в гребной клуб и в качестве одного из шестерых членов команды совершил нехитрое путешествие по Мотлаве, от Лабазного острова до Польского мыса и обратно. Натерев на ладонях мозоли, обозлившись на донимавших его своими замечаниями других гребцов и горластого рулевого, он поклялся себе, что, если и займется каким-нибудь видом спорта, там и в помине не будет духа коллективизма. Выбор он откладывал со дня на день, а между тем в середине мая у него закончились соли Эрленмейера и следовало бы узнать у доктора, конец ли это лечения, и если нет — попросить новый рецепт. Так или иначе, ему бы пришлось ответить на вопрос, как обстоит дело с интенсивным движением на воздухе. Короче, он не пошел к врачу, придумав себе оправдание: «Я ведь прекрасно себя чувствую, кто б на моем месте стал думать о лекарствах?» И, вероятно, окончательно пренебрег бы предписанием доктора Анкевица, когда б не очередная случайность, произошедшая, разумеется, в Сопоте.
Однажды, полежав в шезлонге, Касторп отправился в Южный парк, где начиналось строительство новых купален. Неподалеку он обнаружил неизвестную ему прежде рыбацкую таверну, которую держал некий Павлоский, чех из Микулова. Усевшись в садике, он заказал картофельный суп с лососем, судака в укропном соусе, графинчик белого мадьярского вина, а к кофе — торт с кремом из каймака и рюмку портвейна. И пришел в превосходное настроение, поскольку давно не едал так вкусно и так недорого. Закурив «Марию Манчини», он подозвал хозяина и завязал разговор о грядущем курортном сезоне, прислушиваясь к забавному акценту, в котором австрийская мягкость соперничала с чешской, типично славянской напевностью. Когда выяснилось, что Касторп — студент, чех, извинившись, скрылся в подсобном помещении. И тут, повернувшись лицом к морю, Ганс Касторп увидел на аллее парка трех граций. Девушки ехали гуськом на бициклетах. Яркие платья и ленты на шляпах развевались так же, как — годом раньше — на палубе «Русалки», где он обратил на этих девушек внимание. Прелестная сама по себе картинка заставила его задуматься о загадочных свойствах времени: разделенные долгими месяцами события повстречались, будто в синематографе, создавая обманчивое, но убедительное впечатление непрерывности.
— Это барышни Ландау, — сказал хозяин, вернувшийся с подносом, на котором стояла рюмка водки. — А это от фирмы. — Он поставил перед Касторпом «бехеровку». — Они с отцом убежали сюда с Украины, после погрома, лет пять назад. Можете себе представить? Их мать, госпожу Ландау, застрелил на улице казак.
Ганс Касторп — чего с ним никогда не бывало — залпом выпил настойку, расплатился, поблагодарил хозяина и торопливо зашагал на вокзал; меньше чем через час он уже входил в велосипедный магазин Руди Вольфа на Главной улице Вжеща.
— Я хочу купить мужской бициклет, — сказал он, — и к нему насос, комплект запасных шин, заплатки и клей. А также, если есть, прищепки для брюк — английские булавки я считаю непрактичными.
— Да, конечно, прошу вас. А какую модель вы предпочитаете? — поинтересовался приказчик.
Поскольку Ганс Касторп в марках велосипедов не разбирался, состоялась демонстрация моделей.
Определенными достоинствами, главным образом благодаря современной конструкции тормозов, обладал английский «Ровер». Однако он был тяжеловат, да и седло казалось не слишком удобным. К тому же, из-за отличия английской метрической системы от европейской, некоторые болты — если б понадобилось их менять — пришлось бы заказывать в Британии. Таких проблем не могло возникнуть с французским «Пежо». Победитель прошлогоднего Tour de France, предлагавшийся аж в трех расцветках, привлекал рулем особой конструкции и оригинальным звонком. Зато производившаяся в Гаггенау «Бадения» могла служить образцом немецкой солидности: у велосипедов этой марки по сравнению с прочими было меньше всего изъянов и, соответственно, к ним реже предъявлялись рекламации. «Марс- Редер» с Нюрнбергской фабрики тоже выглядел весьма соблазнительно. Последняя модель — «Вандерер» с
