А та, что его звала, окликала,Вопила, вопила и всё не смолкала,И, вытянув шею, с усильем в безвестный простор порывалась,И в ужасе вся надрывалась.Гребец же, как будто литой из металла,Средь бури, что вкруг клокотала,Стоял и своим уцелевшим весломВсё греб напролом.И старческим взорам его воспаленнымКазался далекий простор освещенным,Оттуда всё голос к нему доносилсяИ жалобно в душу просился.Сломалось второе весло,Теченьем его унесло,Как жалкую соломинку, в море.И он, истомленный, упал на скамью,Почувствовав горько разбитость свою.Теченьем его подхватило,Назад оглянулся, — напрасно растрачены силы,От берега он не отчалил ладью.И окна, и башни с часамиГлядели большими пустыми глазамиНа гибель усилий, поверженных в прах.Но дух был упорен его,И он сохранил, — знает Бог, накогда, для чего, —Тростинку зеленую, сжатую крепко в зубах.
Чайльд-Гарольд (На смерть Байрона) (Гейне)
На просторной барке черной,В даль плывущей — труп лежит,Погребальный, страж печальныйПрах поэта сторожит.Спит он мертвый, распростертый,На глазах покрова нет.Иль он ими, голубыми,Смотрит в небо, видит свет?Это волны, стонов полны,Бьются о борт без конца?Иль русалке бледной жалкоОпочившего певца?1911
IV. Piccicato
Анемоны
Ярки ситцы анемонов,Жарок красочный их звон,Словно онВ перекличке повторенЛовких, смелых и умелых,Во сноровках почернелыхИ кующихСильных рук.Каждый звукПевуче груб,Как из девичьих, поющих,Алых, шалых, не усталых И цветущих,Не завялых,Алых губ.Словно девки в сарафанах,В ярких бусах,Краской пьяных,Между русых,Между льняных,Милых кос!..