палатку и вместо всяких комментариев вымолвила:
— Вот!
Внутренность палатки была увешана картинами старых и новых школ. Кремнев с радостью узнавал «старых знакомых» Венецианова, Кончаловского, «Святого Герасима» рыбниковской кисти, новгородского «Илью» Остроуховского собрания и сотни новых незнакомых картин и скульптур, живо напомнивших ему вчерашний разговор с Параскевой.
Он остановился перед «Христом отроком» Джампетрино, который пленял его в Румянцевском музее, и произнёс, рискуя выдать своё инкогнито:
— Каким же образом они могли попасть на ярмарку Белой Колпи?
Параскева поспешила объяснить ему, что балаган представляет собою передвижную выставку Волоколамского музея, в котором временно гастролируют некоторые московские картины.
Густая толпа посетителей, внимательно смотрящих и обменивающихся замечаниями, свидетельствовала Кремневу, что изобразительные искусства вошли весьма прочно в обиход крестьянской жизни и встречают подготовленное понимание. В последнем его убедила энергия, с которой раскупались продающиеся у входа 132-е издание книги П. Муратова «История живописи на ста страницах» и книжка «От Рокотова до Ладонова», обложка которой свидетельствовала о том, что Параскева не только умеет говорить о живописи, но даже пишет книги.
В соседней палатке бабы толпились у образцов древнерусских вышивок, а два парня примерялись к шкафчику Буля.
Вскоре выставка стала пустеть, и шум голосов и звон колокола известили о начале ритмических игр, за которыми последовали матч в бабки, бег с препятствиями и другие состязания на первенство Яропольской волости. Огромные голубые афиши обещали на семь часов «Гамлета» господина Шекспира в исполнении труппы местного кооперативного союза.
Однако надо было торопиться домой и зайти на пчельник за мёдом. Поэтому, оставляя в стороне эти празднества, компания успела завернуть только в паноптикум, выставленный культурно-просветительным отделом губернского крестьянского союза.
Восковые бюсты — портреты всех исторических личностей — стояли по стенам, панорамы знакомили зрителя с величайшими событиями отечественной и мировой истории и диковинными жаркими странами.
Двигающиеся автоматы изображали Юлия Цезаря перед Рубиконом, Наполеона на стенах Кремля, отречение Николая II и его смерть, Ленина, говорящего на Съезде Советов, Седова, разгоняющего восставших ремингтонисток, поющего баса Шаляпина и баса Гаганова.
— Посмотрите, да это ваш портрет! — воскликнула Катерина.
Кремнев остолбенел: перед ним на полотне под стеклом стоял бюст, напоминавший фотографические карточки, и под ним было подписано: «Алексей Васильевич Кремнев, член коллегии Мирсовнархоза, душитель крестьянского движения России. По определению врачей, по всей вероятности, страдал манией преследования, дегенерация ясно выражена в асимметрии лица и строении черепа».
Алексей густо покраснел и боялся взглянуть на спутников.
— Вот здорово-то! Сходство изумительное, даже куртка и то как у вас, мистер Чарли! — воскликнул Никифор Алексеевич.
Все почему-то смутились и в молчании вышли из палатки паноптикума.
Торопились домой, но Катерина утащила Кремнева к пчельнику за мёдом. Дорога пересекала огороды с капустой. Почти синие, крепкие кочаны сочными пятнами подчеркивали черноту земли. Две женщины, сильные и одетые в белые с розовыми крапинками платья, срезали наиболее созревшие, бросая в двухколёсную тележку.
Алексей, потрясённый лицезрением своего воскового двойника, впервые за время своего утопического путешествия ясно и до конца почувствовал всю серьёзность и безвыходность своего положения.
Первородный грех его самозванного рождения связывал его по рукам и ногам, настоящее же его имя, очевидно, в царстве крестьянской утопии было равносильно волчьему паспорту.
Но этот окружающий мир с капустными огородами, синими далями и красными гроздьями рябины уже не был чужд ему.
Он чувствовал с ним новую, драгоценную для него связь, близость даже большую, чем к покинутому социалистическому миру, и причина этой близости — раскрасневшаяся от быстрого шага Катерина — шла рядом с ним, зачарованная, незаметно близко прильнувшая к нему.
Они замедлили шаги, спускаясь по косогору старого русла. Алексей коснулся ее руки, и пальцы их сплелись.
Над землей, совершенно чёрной и вспаханной, чёткими рядами поднимались кроны яблонь с ветвями, изогнутыми, как на старинной японской гравюре, и отягощёнными плодами. Крупные, красные и душистые яблоки и стволы белые, намазанные известью, насыщали воздух запахом плодородия, и ему казалось, что запах этот просачивается сквозь поры обнажённых рук и шеи его спутницы.
Так началась его утопическая любовь.
весьма схожая с главою девятою
Когда Кремнев и его спутница вернулись домой, то их давно уже ждали с ужином.
Встретили холодно и молча сели за стол. В доме чувствовалась какая-то тревога. Говорили об угрожающих событиях в Германии, о требовании немецкого Совнаркома пересмотреть галицийскую границу. Алексею казалось, что не только он, но и Катерина чувствует себя чем-то виноватой.
Некоторая сухость чувствовалась и у Алексея Александровича, когда вечером Алексей вошёл в его кабине для продолжения утренней беседы.
— В утренней сегодняшней беседе, — начал седовласый патриарх, — я упустил из вида отметить ещё одну особенность нашего экономического режима. Стремясь к демократизации народного дохода, мы, естественно, распыляли получаемые нами средства и столь же естественно препятствовали образованию крупных состояний.
При всех положительных качествах этого явления оно имело и отрицательные. Во-первых, ослаблялось накопление капиталов. Распыленный доход почти целиком потреблялся, и капиталообразующая сила нашего общества, особенно после уничтожения частного кредитного посредничества, естественно, была ничтожна.
Поэтому пришлось употребить значительные усилия для того, чтобы крестьянские кооперативы и некоторые государственные органы принимали серьёзные меры для создания особых социальных капиталов, и тем форсировать капиталообразование. К разряду этих же мероприятий относится у нас щедрое финансирование всяких изобретателей и предпринимателей, работающих в новых областях хозяйственной жизни.
Другим последствием демократизации национального дохода является значительное сокращение меценатства и сокращение количества ничего не делающих людей, то есть двух субстратов, из которых в значительной мере питались искусства и философия.
Однако и здесь крестьянская самодеятельность, сознаюсь, несколько подогретая из центра, сумела справиться с задачей.
Для процветания искусства со стороны общества требуется повышенное внимание к ним и активный и щедрый спрос на их произведения. Теперь и то и другое налицо: сегодня вы видели в Белой Колпи выставку картин и отношение к ней населения; необходимо добавить, что наше теперешнее сельское строительство исчисляет заказываемые им фрески сотнями, если не тысячами квадратных сажен; прекрасные куски живописи вы найдёте в школах и народных домах каждой волости. Существует значительный частный спрос.
Знаете, даже, мистер Чарли, у нас в спросе не только произведения художников, но и сами художники. Мне известен не один случай, когда та или иная волость или уезд уплачивали по многолетним контрактам значительные суммы художнику, поэту или учёному только за перенос его местожительства на их территорию. Согласитесь, всё это напоминает Медичи или Гонзаго времён итальянского
