Отказаться, говорите?.. Пробовали некоторые. Харитулин с ноги как зарядит, а Гайнутдинов уже лежачего обхаживает, да ещё и попрыгать сверху любил:
Но хуже другое было. Того, кто отказывался, иногда не трогали, а всю роту начинали отбивать на время, отжимания делать, крокодильчиков сушить: Знаете что это? Когда ногами в дужку одной койки упираешься, а руками за дужку другой держишься. И висишь так, пока не ёбне: Простите: ну, да вы знаете наверное. Известная вещь. Нет? Ну, вот теперь знаете. Я забываю всё время, что вы гражданский следователь-то: Военные - те знают. А можно вопрос - если бы не до, а после присяги всё случилось бы, тогда как? Понятно, что под трибунал: Но где меньше дали бы? От обстоятельств, понятно:
Ну так вот. А кто плохо сушил, или там не успевал отбиться вовремя, их пизд: Били, в общем. Чем, чем: Чем придётся. Руками-ногами даже и не считалось, что били, так, размялись слеганца. Дужками теми же самыми били. Бляхами ремней. Палками для пробивки коек - толстые доски такие, с ручкой в середине:
А того, кто отказался, говорю, не трогают. В стороне он стоит.
Полночи так погоняют всех, потом отбой объявят. Сами в ленинскую уйдут, телек смотреть, или в каптёрку, кирять там до утра.
Вот тогда-то тому, кто гордый был слишком, пиздец и наставал. От своих же. От нас, то есть. Ну, чего тут объяснять: Да не буду я:
Офицеры, говорите: Вы бы видели их. Ну да, вы же их и видели. Хотя, наверное, в вашем ведомстве такие же:
Тот же ротный, капитан Медведкин. Через слово хуями обкладывает. В грудь похлеще Харитулина засадить мог. Только так с ног валил. Трезвым я его видел раз только, и то он с бодунища тяжёлого был.
Замполит наш, старший лейтенант Ефремов, вызовет на беседу кого-нибудь, понудит про воинский долг, а закончится всё тем, что денег, в долг типа, требует. А не дашь, вызывает Сергеева, и приказывает «политику партии» объяснить. Ну, сами понимаете: Да чего там подробно: Я закурю ещё, ладно? Сто лет с фильтром не курил:
Половина из нас кровью ссала. Мочилась, да. Мочились, вообще-то, все почти. Под себя ночью, или в штаны прямо. А не пускали в сортир потому что. Утром разве что, да и то: Подъём объявят, построят, потом минуту времени дадут всем и на зарядку. А за минуту из восьмидесяти человек не все успеют, тут уж ясно. Так и бегаешь, весь день. В сортире, в умывальнике вечно кто-нибудь из сержантов - курят, на гитаре бренькают, так просто тусятся: Даже ночью, проберёшься туда - и то можешь нарваться. Пока не отожмёшься раз сорок, или пол не вымоешь - до очка не допустят. У нас ребята и по-крупному в штаны наваливали. Обделывались на ходу прямо.
Хотя срать-то особо нечем было. Кормили капустой гнилой в основном. Да и то - дадут пять минут, пока на раздаче получишь тарелку, пока до стола добежишь - «Рота, встать!» уже командуют. Там же, у раздачи, пальцами, на ходу, и ели.
А у Ярикова, из наших, кусок хлеба нашли в кармане. Так Зимин буханку «чернухи» в очке намочил, и съесть заставил. За минуту, ага. Обычно сухую ели, за три. Норматив такой. А тут размоченная, мягкая, Зима смеялся ещё. Съел Ярик, куда деваться. Не всю конечно, не успел за минуту. Гайнутдинов за это обещал его: В общем, изнасиловать грозил. В прямом смысле, в каком ещё:
Да никто не заступится. Вроде все вместе должны быть, одного призыва. Нас восемьдесят, их девять. Навалились бы, в пыль растёрли бы. Только выбили из нас они всё человеческое, понимаете меня?.. Это ведь даже не их вина, они исполнители, ясное дело. Система у нас такая. Из человека, ни за что ни про что, скотину сделать и помыкать ею два года. Да что два года! На всю жизнь сломать его. Быдлом управлять-то легче.
Сержанты нам говорили, карантин - ещё цветочки. Вот в роты после присяги раскидают когда нас, вот там и начнётся:
Да я не отвлёкся. Вот и вы - ну, следователь, да. Но вы же женщина. Сын есть у вас? Жалко. А то бы вы лучше меня поняли. Вот моя мама, знала бы она, что сын её Витя очко ночью драит, а младший сержант над ним стоит и в очко это ссыт, да не столько в очко, сколько на сына её: Это последняя? Я возьму, да? А, хорошо, спасибо.
Ну, так вот. Когда залетит кто-нибудь, ну, провинится в чём, начинают его мудохать, а рота вся смотрит, как бараны, и радуется каждый: «Не меня!»
Я тоже радовался.
А Ярика свои же и стали после хлеба того чморить. И похлеще сержантов чморили. И я чморил. А вы как думали: Только так и выжить можно. За счёт слабого. А иначе тебя самого:
А Птица: Я не помню, чтоб его так уж особенно прижимали. Я вообще его плохо помню. Один из нас. Кто ж знал, что он т а к о й.
Что? На зарядке? Да нет, не выделялся. Обычный был. Худенький даже. Невысокий.
Тогда, на вечерней поверке, Сергеев его за ремень и вытащил из строя. Там же у нас как было - орать «Я!» надо было так, чтоб стекло в бытовке дрожало. Кто не громко достаточно крикнет, получает от сержанта, в «солнышко» обычно. «Для вентиляции лёгких», младший сержант Сорокин объяснял. Помните, у Шолохова, в «Судьбе человека», там немец «профилактику от гриппа» делал. Да, я школу с медалью закончил. Да там в моей характеристики должно быть: Не поступил только, в педагогический. Дважды по конкурсу не прошёл. Да ладно, сейчас-то чего уж:
О чём я? Да, орали «Я!». Сержанты вломят тому, кто тихо кричит, потом всех отжиматься заставляют. Потом по новой перекличку начинают. И так - хоть всю ночь. Ну, всю не всю, но долго могут.
А у Птицы голос под стать внешности был. Хиленький такой голосок. Тонкий.
Короче, вытянул Сергеев Птицу из строя. И давай, как всегда, упражняться. Обкладывает по матушке, и повторять заставляет.
А Птица возьми и в отказ.
Сергеев ухмыляется, захлопывает журнал и в сортир уходит. Типа, он не при чём.
Татары наши оживились. Гайнутдинов ремень снял, на руку наматывает. Харитулин резво так подскочил, «маваши» своё фирменное хотел залепить:
Его-то Птица первого и сломал.
Как? А никто и не понял ничего. Вроде как махнул руками, шагнул навстречу, повернулся - а Харя уже на полу лежит, и только ногой трясёт.
Гайнутдинов растерялся даже. Бляхой Птицу достать хотел, да он под руку ему поднырнул, ухватил за рожу прямо: Да не разглядеть было - быстро всё так: За челюсть он его и рванул: Не рванул даже, а дёрнул как-то: Короче, хрустнул татарин этот. Как огурец кто надкусил.
Птица его аккуратно к стенке прислоняет, усаживает.
Тут на него они все и ломанулись. Спьяну, я думаю. Не поняли ещё.
Сороку - я видел - Птица его просто в горло ткнул, пальцами, вот так. Сюда вот. Хотя на себе нельзя показывать: Так вот. Ткнул его - и всё. На полу Сорока.
Я тогда, знаете, как во сне всё это видел. Птица, он: Как будто настоящая птица стал, понимаете? Вы когда-нибудь видели, как они гнёзда защищают?.. Как крыльями махал, руками своими... И двигался страшно так - резко, не по-человечьи...
Сергеев на шум выбежал, всё понял. У дневального штык-нож вытащил и вперёд. А там на Птицу Зимин тоже с ножом - по роте дежурным он тогда стоял. Вот Птица их на ножи друг другу и свёл. Да ножи-то эти - название одно, железки тупые. Но ведь умудрился всадить им - одному в бочину, другому - Сергееву, то есть, прямо в яйца. Да, в пах, правильно.
В общем, только Кулику и повезло - в самоходе он тогда был.
