старой школы не пьет и не матерится безбожно. Другое дело – не со всяким пьет и не при всех матерится.
– По чуть-чуть, – уговариваю я. – За такой подарок грех не выпить!
И боцман сдается. Все, дорогуши, теперь ты мой до гробовой доски!
Пока он держит бутылку и стопки, я смачиваю в умывальнике полотенце и стелю его на стол: на мокрой материи посуда не «бегает» при качке. На закуску достаю сухую колбасу, балык семги, шоколад и бутылку «Боржоми» – на любой вкус.
Боцман церемонно поднимает стопку, выпивает маленькими глотками, потом поглаживает седые усы (или губы вытирает?) и тогда только тянется за семгой. Руки у него хоть и с морщинистой, но чистой кожей – что значит всю жизнь на флоте! Недаром, видимо, долгожитель-рекордсмен – тоже моряк, швед, переживший семерых королей и лишь немного не дотянувший до двухсот лет.
После второй оказал мне боцман высочайшую честь:
– Называйте меня Степаныч и на ты.
– Неудобно как-то, все-таки вы в два с половиной раза старше меня, – вежливо отказываюсь я. А почему, собственно, неудобно?! Он первый боцман, к которому я, став штурманом, обращаюсь на вы. Кто он, а кто я?!
– Ничего, я привык, – разрешает боцман.
– Тогда и ты ко мне на ты, – разрешаю я. Не дай бог согласится – век не прощу!
– Нет, вы – старпом. Порядок должен быть.
Я с ним полностью согласен.
– Ну, на нашем судне порядок трудно навести, – говорю я и намекаю на капитана: – Рыба гниет с головы.
– Но чистят ее с хвоста, – добавляет боцман, давая понять, что капитан – даже Сергей Николаевич – как жена Цезаря.
– Говорят, помполит в прошлом рейсе немного подкрутил гайки, – опускаюсь я на ступеньку ниже по служебной лестнице.
На царском флоте помполитов не было, поэтому, наверное, боцман и не считает их командирами.
– Настырный был мужик и пакостный, царство ему небесное, – рука его дергается, будто хотел осенить себя крестным знамением, но вовремя сдержался. Наверняка верит в бога, перед рейсом ставит в церкви свечку Николаю-угоднику, покровителю моряков, и где-нибудь на дне рундука прячет его иконку, но шестьдесят пять лет советской власти научили прикидываться неверующим. Духовная мимикрия.
Наливаю по третьей, предлагаю традиционный тост:
– За тех, кто в море. И за помполита... – я не договариваю, что он теперь навечно в море.
– Что ж, моряку – морская могила, – сказал боцман.
Наверное, сам мечтает после смерти встать на вечный якорь где-нибудь посреди океана: столько-то градусов широты, столько-то градусов долготы, столько-то метров глубины – напишут в свидетельстве о смерти, которое отдадут родственникам. Бр-р-р!..
– Я когда узнал, что третий помощник его, – продолжает боцман, – не сразу поверил. Парень вроде неплохой, ершистый малость, – так молодежь сейчас вся такая. У меня внук от младшей дочери еще ершистей. Я ему слово, он мне десять...
– А почему не поверили? – перебил я.
– Не знаю... Не поверил – и все... А с другой стороны...
– Может, кого-то подозревали? – подталкиваю я.
– Брал грех на душу. – Он покачивает головой, точно согрешил только что.
– А кого?
– Какая теперь разница?
– А все-таки, – жму я.
– На начальника рации грешил, – сообщил боцман и, видимо, решив, что если начал говорить, так надо договаривать до конца, продолжает: – В начале рейса они крупно поцапались. Из-за чего – не знаю, когда подошел, они уже друг друга за шеи держали. Начальник очень сердитый был, не вмешайся я, придавил бы помполита, он ведь покабанистей: и по сложению, и по характеру.
– Следователю не рассказывал об этом случае?
– Зачем? И так все ясно было. Да и не люблю я их – милиционеров. Только свяжись – затаскают.
– А вдруг не третий помощник убил?
– Как не третий? Осудили – значит, он. Да это на следующий день после убийства было ясно. Узнали, что пропал помполит, и начали говорить, что третий грохнул. А он не возражал. Они ж целый рейс как кобра с мангустой скублись.
Осудили – значит, виноват – ха! А еще удивляемся, как появился тридцать седьмой год. Действительно, стричь и резать – большего не достойны. Ох, разозлил меня боцман! Хотя спасибо ему: ниточку подсунул, хорошую, крепкую.
– Еще по одной? – предлагаю я с нотками сомнения в голосе.
Боцман мнется: ни да ни нет, мол, не хочу, но начальству не откажешь.
– Правильно, надо уметь вовремя остановиться, – расшифровываю я его сомнения так, как мне выгодней.
Боцман благодарит за коньяк, я – за коврик, и расстаемся лучшими друзьями. Теперь только свистни, и он из своей непигментированной шкуры вылезет, но сделает для меня все. Каждого можно купить, надо только знать, что, сколько и как предложить.
16
Шторм давал нам жару до Суматры. Там он, наверное, понял, что не успеет справиться с нами, спрячемся за остров, и утих. Экипаж, отлеживавшийся в каютах, начал выползать на палубу, подставлять побледневшие физиономии солнцу, которое в полдень зависло почти над головами. Раиса Львовна вспомнила обо мне, прибежала сразу же после ужина и так расходилась ночью, что проспала завтрак. Моя же светлость соизволила проснуться к обеду и в прекрасном настроении. Все-таки женщина – очень приятное и полезное изобретение природы.
Вечером я пожаловался начальнику рации на скуку и был приглашен расписать пульку в преферанс. Пришел не с пустыми руками. Насколько я знаю, спиртное на судне осталось лишь у меня и старшего механика. Вообще-то, я предпочитаю пить на дурняк, но сегодня такой же случай, как и с боцманом, когда потратишь мало, а получить можешь то, что ни за какие деньги не купишь.
У начальника рации уже сидели третий механик и доктор. В преферанс можно и втроем играть – зачем же я им понадобился? Наверное, чтобы втесаться мне в доверие и отхватить «дворцовые» должности получше. Как я понимаю, покойный Помпа проявил себя таким Тираном, что при нем могли существовать лишь Пофигисты и Лизоблюды да единственный Оппозиционер и тот – Володя. Теперь появился нормальный тиран – я, и «дворцовые» структуры начали восстанавливаться, но место Теневого Лидера до сих пор не занято. Уж не Маркони ли хочет его отхватить?
Я не люблю преферанс. Забава иностранная – не смухлюешь. Разве что иногда последуешь первому правилу преферанса – посмотри сначала карты соседа, свои всегда успеешь. Перед игрой выпили по пятьдесят грамм. Несмотря на работающий кондиционер, в каюте было душно, и водка, как мне кажется, не добиралась до желудка, выкатывалась крупными каплями на шею и грудь. Все, кроме Дока, шмыгали носами. Простуда – самая распространенная болезнь в тропиках. В каютах, благодаря кондиционерам, плюс тридцать, а на палубе плюс пятьдесят. Забежишь пару раз с палубы в надстройку – и шмыгаешь носом. Один доктор здоров. Не потому, что доктор, а потому, что не выходит из надстройки. Он из тех, кто живет под девизом «Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать». И внешность у него какая-то закругленная,
