- Я… двоих… насмерть… троих…
- Да погоди ты… Дай докурю…
- Двои-их!
- Ах ты, Господи ж ты Боже ж мой! Только опять не начинай!
Анатолий Михайлович затушил окурок, примерился и щелчком выбросил его через кусты за ограду. Потом зашел внутрь и сел рядом с Кукановым, привалившись спиной к стене; достал ручку, записную книжку и вздохнул.
- Ну, что случилось?
- Что случилось… - Куканов сморщился, как будто его укололи иголкой, и уперся лицом в задрожавшую снова руку, - они шли мимо, двое. Оба пьяные. Я им говорю: Стойте, нельзя здесь. А они мне : «Чё? Какого х…! Ты кому нельзя сказал!» И ко мне, - У Куканова снова навернулись слезы и его затрясло, - А у меня… а у меня… - стал он всхлипывать.
- Ничего не понимаю, - пробормотал Бусыгин, - о чем это он?
- А у меня – приказ!
- Приказ? – недоуменно осматривал Куканова Анатолий Михайлович. - Ничего не понимаю…
- Он говорил тогда, помните? – сообразил Артем, - при следователях? Что убил двоих?
- А… точно-точно… Так что там у тебя за приказ?
- Первый – предупредительный, второй - на поражение… А главное – чтоб никто не прошел. Так и сказали – лучше убить, чем пропустить! А они поперли… Я не успевал предупредительный… Обоих положил…
- Это правда, Вить?
- Они дергались! Дергались, понимаешь?! – срываясь на крик, спрашивал Куканов неизвестно кого, - не мог я, не мог!
- Чего не мог?
- Не мог, чтоб опять!
Бусыгин закрыл записную книжку, откинул голову к стене и задумался. Все молчали.
- Тебя Глухов прислал?
- Ага. – Куканов будто бы успокоился, сгорбился, сунул руки под подмышки и уставился в одну точку.
- То есть все это было еще в армии?
- Да.
Бусыгин знал Куканова недолго, - всего несколько лет, - да и то, - в друзьях у него не ходил. Но Витькин характер – вздорный и балаболистый поневоле был известен всей округе. И вдруг весь он рассыпался, как шелуха, и из-под этой шелухи показался обиженный жизнью восемнадцатилетний парнишка, послушный мамин и папин сын, делавший все, что они говорили… Потом настал момент, когда надо было выполнить приказ – и он его выполнил… И сломался. А дальше… дальше надо было чтоб никто ни о чем не догадался и при этом - быть как все – крутым, языкастым, задиристым. И Куканов старался как мог, не понимая, что делал это совсем не «как все»…
- А психологи с тобой работали?
- Работали… - усмехнулся Куканов и щелкнул ногтем по горлу, - вот он, психолог-то мой!
- А что ж ты сейчас-то сорвался? Со своим психологом? До соплей?
- Стрелял я в него…
- В кого?
- В депутата.
- Ты?!
- А кто? – Я – больше некому.
- Ну и как ты в него стрелял?
- Х-хрен знает… не помню ничего.
- Ну а что помнишь?
- Помню, пили со Славкой на старице. Потом выстрелы какие-то. Дальше – как во сне, - темнота, гроза, стрелять хочу.
- А ты говорил, что Ворошиловский стрелок был – правда?
- Правда. Норматив на районных соревнованиях выполнил, только значка не дали.
- Ну а потом что помнишь?
- Утром проснулся, - помню, вроде стрелял, - а куда – не помню. Пошел по деревне, - смотрю – менты. Я баб поспрашивал, - ну, думаю, - все – убил. Рассказал им, ментам, в смысле, как смог, а они меня – на смех. Хрен их поймешь, ментов. Сдаваться им пришел, а они – на х… посылают.
- Ох, Витя-Витя… Да ведь ты там выше крыши наплел, как обычно… И никто тебя не посылал никуда.
- Ну, присочинил маленько, - я ж не помнил ничего.
Он на мгновение задумался, а потом сказал:
- Один хрен, я стрелял.
- Почему?
Куканов посмотрел исподлобья.
- Дяди Матвея карабин… У меня был. Я его потом на сеннике нашел. Из него и палил…
И вдруг его сильно тряхнуло, он задрожал и сквозь зубы выдавил:
- Ну не мог я больше в человека стрелять! Не мог!!!
- Извините, - сказал Артем, - а как же вы охотитесь? В деревне говорят, вы зайцев стреляете? Уток?
- Это не то… - махнул рукой Куканов. - Это не люди… Я и куриц топором рублю…
- Но они же… - вырвалось у Артема. Он хотел сказать «тоже дергаются», но Бусыгин жестом остановил его.
- Вот что, Витя… Ни в кого ты не стрелял.
- Стрелял.
- А я говорю, не стрелял.
- А я говорю – стрелял.
- А карабин? Зачем он мне нужен был?
- А вот зачем. Пил ты с Валькой на старице и услышал, что у Верхнего оврага стреляют. Пошел ты поглядеть – кто палит и зачем. Сезон ведь еще не открыт был? Не открыт. Вышел ты сверху на овраг и увидел, как Брезгунов по бутылкам палит. Палит и мажет. А ты же Ворошиловский стрелок… Решил ты сам себе себя показать, припоминаешь?
- Черт его знает…
- Ну ладно… Мишеней у тебя дома навалом, где у Глухова карабин ты знал и где ключ от сейфа – тоже. Вы же вместе охотитесь. Даже знаешь что? Он тебя оставил за домом и сейфом присматривать. Точно?
Куканов кивнул.
- А Матвей Василич знал, что с тобой в армии приключилось?
- Знал. Он и родители. Не каждому расскажешь…
- Он ведь тебя с детства знал?
- Всю жизнь тут вместе прожили…
- А до армии ты… Как бы это сказать? Послушный был мальчик? Исполнительный?
У Куканова задрожал подбородок. Он старался сдерживать себя – и ничего не ответил. Дрожь постепенно прошла, но он продолжал молчать.
- То есть – да, - уточнил Бусыгин, - и потому он тебе доверял. Ну а дальше… слазил ты к нему домой, взял карабин, притащил домой и завалился спать. Все.
- Ч-черт… Не знаю… Да один хрен – не помню!
Куканов сидел потерянный, жалкий, смотрел в одну точку. Потом попытался встать.
- Чего ты, Куканыч, сиди… Чего ты?
- Извиниться… надо…
