— Спокойно, соммелье, спокойно, — сказал отец. — Если позволено мне просить вас об одолжении… если это не слишком вас затруднит и не выходит за пределы ваших прямых обязанностей, то мы хотели бы заполучить парочку гибсонов.
— Я не люблю, чтобы мне хлопали, — сказал официант.
— Простите, я не захватил свистка, — сказал мой отец. — У меня есть такой специальный свисток — для пожилых официантов. Ну-с, так вот, извлеките ваш блокнотик и карандашик и запишите: два бифитер- гибсона. Повторите за мной — бифитер-гибсона, два.
— Вы бы лучше пошли в какой-нибудь другой ресторан, — тихо произнес официант.
— Золотые слова! — воскликнул мой отец. — Мне давно не приходилось слышать ничего умнее! Идем отсюда. Чарли! К чертовой матери!
Я последовал за отцом в другой ресторан. На этот раз он вел себя несколько тише. Нам принесли заказанные отцом коктейли, и он принялся расспрашивать меня о перипетиях бейсбольного сезона. Но посреди разговора он вдруг принялся стучать ребром ножа по пустому бокалу и вновь раскричался:
— Гарсон! Кельнер! Камерьере! Эй, вы! Простите за беспокойство, но нам хотелось бы повторить.
— Сколько лет мальчику? — спросил официант.
— А вот это, — ответил отец, — уже не ваше собачье дело.
— Извините, сэр, — сказал официант, — но второго коктейля я мальчику отпустить не могу.
— О, в таком случае я должен сообщить вам одну новость, — сказал отец. — В высшей степени интересную для вас новость. Оказывается, в Нью-Йорке ваш ресторан — не единственный! Недавно на углу вашей улицы открылся другой. Пошли, Чарли!
Отец оплатил счет, и я поплелся за ним в третий ресторан. Здесь все официанты были одеты в розовые куртки типа охотничьих, а по стенам висела всякого рода сбруя. Мы уселись за столик, и отец принялся за прежнее.
— Шталмейстер! Егерь! Ату, ату! Наполните нам рог, дайте два бибсон-гифитера!
— Два бибсон-гифитера? — с улыбкой переспросил официант.
— Вы прекрасно понимаете, что я хотел сказать, черт возьми! — вскричал отец. — Я требую, чтобы вы принесли два гибсона, и поживей! Ходят слухи, что в доброй старой Англии большие перемены. Мне говорил это мой приятель, герцог Кентерберийский. Посмотрим, что нам Англия может предложить в качестве коктейлей.
— Мы не в Англии, — сказал официант.
— Может, не будем спорить, а будем делать, что нам велят?
— Я только хотел напомнить вам, где вы находитесь, — сказал официант.
— Чего не переношу, — сказал отец, — так это выслушивать дерзости от лакеев. Идем, Чарли.
Мы попали в итальянский ресторанчик.
— Buon giorno, — сказал отец. — Per favore, possiamo avere due cocktail americani, forti, forti. Molto giu, poco vermut[27].
— Я не понимаю по-итальянски, — сказал официант.
— А, бросьте, — сказал отец. — Бросьте, мой друг. Понимаете великолепно. Какого черта выламываетесь? Vogliamo due cocktail americani. Subito[28].
Официант отошел и сказал что-то метрдотелю, тот шагнул к нашему столику и сказал:
— Извините, сэр, но этот стол занят.
— Извольте, — сказал отец. — Мы пересядем. Куда прикажете?
— Сегодня все столы заняты, — сказал метрдотель.
— Ах вон оно что! — сказал отец. — Вы не хотите видеть нас своими клиентами, так что ли? Ну и отправляйтесь себе к черту! Идем, Чарли.
— Мне пора на поезд, — сказал я.
— Прости, сынок, — сказал отец. — Мне очень жаль, что так получилось.
Он обнял меня одной рукой и прижал к груди.
— Я провожу тебя на вокзал. Кабы не спешка, мы бы с тобой позавтракали в моем клубе.
— Ничего, папа, — сказал я.
— Погоди, я куплю тебе газету, — сказал отец. — Чтобы тебе было что читать в дороге.
Он подошел к киоску и сказал:
— Достопочтенный сэр, не соблаговолите ли вы осчастливить меня с помощью экземпляра какой- нибудь из ваших никудышных, омерзительных, десятицентовых вечерних газетенок?
Продавец отвернулся и принялся разглядывать обложку журнала.
— Или, быть может, я преступил границы дозволенного, — не унимался отец, — обратившись к вам с просьбой продать мне образчик вашей гнусной бульварной прессы?
— Папа, мне пора, — сказал я. — Я опаздываю.
— Секундочку терпения, — сказал отец. — Всего лишь одну секунду, сынок. Я все же хочу добиться ответа у этого молодца.
— До свидания, папа, — сказал я и, сбежав по ступенькам к платформе, вскочил в поезд. Это было мое последнее свидание с отцом.
ЦЕЛОМУДРЕННАЯ КЛАРИССА
Шла погрузка на вечерний паром, отбывающий в Вайньярд Хейвен. Скоро раздастся свисток, и овцы отделятся от коз — так про себя называл Бакстер коренных жителей острова и праздных туристов, шатающихся по улицам Фалмута. Его машина стояла возле верфи среди других таких же машин, ожидающих парома на остров. Бакстер сидел на переднем бампере и курил. Суета и гомон, царившие в этом маленьком порту, казалось, говорили о том, что весна кончилась и что берега Уэст-Чопа по ту сторону пролива были уже летними берегами. Бакстер, впрочем, особенно не задумывался о смысле, таившемся в этом предвечернем часе и предстоящем путешествии. Он просто скучал и томился ожиданием. Услышав, что кто-то окликает его по имени, он радостно вскочил.
Это была старая миссис Райян. Она сидела в своей ветхой запыленной машине. Бакстер подошел к ней.
— Я так и знала, — сказала она, — я знала, что встречу кого-нибудь из Холли-Коува. У меня было прямо предчувствие. А мы уже с девяти утра в дороге. Возле Уорчестера у нас вдруг заели тормоза. А я тут сижу и думаю: интересно, убрала ли миссис Талбот дом к нашему приезду? В прошлом году она затребовала семьдесят пять долларов, и я ей сказала, что больше не буду платить ей такие деньги, так что я ничуть не удивлюсь, если окажется, что она повыбросила все мои письма вон. Так неприятно, знаете, приезжать в неубранный дом, ну да ладно, на худой конец и сами справимся. Верно, Кларисса?
Миссис Райян повернулась к сидевшей рядом с нею на переднем сиденье молодой женщине.
— Ах да что ж это я, — спохватилась она. — Бакстер, вы, кажется, не знакомы с Клариссой? Это жена Боба, Кларисса Райян.
Пока их знакомили, Бакстер успел подумать, что такой девушке не место в старом запылившемся автомобиле: она была достойна лучшей участи. Она была молода — что-нибудь около двадцати пяти, прикинул Бакстер. Рыжеволосая, полногрудая, с тонкой талией и медленными ленивыми движениями, она казалась существом другой породы, отличной от той, к которой принадлежала сама старуха Райян и ее ширококостные, прямолинейные дочери. Он произнес про себя стишок:
Но Кларисса не была неряхой. Прическа ее была безупречна, обнаженные до плеч руки белы. Фалмут
