— Я ухожу, — рыдала она, — я от тебя ухожу.
— Да хватит уже! — орал Эбен. — Как я могу относиться серьезно — пусть даже в ссоре — к словам женщины, которой нравится себя обманывать?
Он закрыл дверь на кухню и раздал им стаканы.
— Зачем ты с ней так жестоко? — спросил Фаррагат.
— Я не всегда жестокий.
— А я думаю, всегда, — сказала Марсия.
— Ты не представляешь, что я только не делал, чтобы добиться хоть какого-то понимания. К примеру, Кэрри хотела, чтобы в кухне стоял телевизор, и я купил его — отличный телевизор. Каждое утро она спускается на кухню и начинает разговаривать с телевизором. На ночь она надевает на голову шапочку, вроде тех, в которых ходят в душ, и намазывает лицо всякими притирками для омоложения. И вот утром сидит в этой шапочке и разговаривает с телевизором, выпаливая сто слов в минуту. Она обсуждает с ним новости, смеется над шутками и просто ведет светскую беседу. Я ухожу на работу, а она даже не прощается, потому что не может оторваться от телевизора. Когда я возвращаюсь, иногда она здоровается, но очень редко. Она болтает с телеведущим, и ей некогда поговорить со мной. В полседьмого она говорит: «Ужин готов». Иногда это единственное, что я слышу от нее за целый день или даже за целую неделю, а то и больше. Затем она накрывает на стол, берет свою тарелку и уходит есть на кухню, чтобы посмотреть шоу «Методом проб и ошибок», поговорить с героями и посмеяться. Когда я ложусь спать, она беседует с персонажами какого-нибудь старого фильма.
Так вот знаете, что я сделал? У меня есть друг по имени Поттер. Он работает на телевидении. Иногда мы вместе ездим в город. Я спросил его, трудно ли попасть на это шоу, и он сказал, что все устроит. Через несколько дней он мне позвонил и сказал, что договорился: завтра я могу поучаствовать в этом самом шоу. Оно идет в прямом эфире, поэтому нужно было приехать на студию к пяти часам, чтобы меня успели загримировать и все такое прочее. В этом шоу в виде штрафа дают разные задания, и в тот день надо было пройти по канату, натянутому над резервуаром с водой. Мне выдали одежду, чтобы я не промочил свою, и заставили подписать кучу всяких бумаг. Я надел их костюм и бодро продержался первую часть передачи. Я улыбался в камеры изо всех сил, потому что я улыбался Кэрри. Думал, может быть, так она хотя бы раз увидит мою улыбку. Потом я забрался по лестнице на краешек резервуара и пошел по канату. Конечно же в конце концов свалился в воду. Зрители смеялись, но недостаточно громко, поэтому включили еще смех в записи. Потом я переоделся и поехал домой. С порога я закричал: «Дорогая, ты видела меня по телевизору?» Она лежала на диване в гостиной, где стоит большой телевизор, и плакала. Я подумал, что это я виноват и она плачет потому, что я выглядел, как полный болван, когда плюхнулся в воду. Она все рыдала и рыдала. Я спросил: «В чем дело, милая?» А она сказала: «Они застрелили белую медведицу, они застрелили белую медведицу!» Вот так, я участвовал не в том шоу. Да, я ошибся, но ведь я пытался добиться ее внимания!
Когда Эбен стал собирать стаканы, он случайно задел штору, и Фаррагат увидел на подоконнике две бутылки из-под водки. Стало ясно, почему он пошатывается, медленно выговаривает слова и излучает тупое самодовольство. Его жена рыдает на кухне, дочь сошла с ума, а сын сидит в тюрьме — подумав о них, Фаррагат спросил брата:
— Почему ты так живешь, Эбен?
— Потому что мне так нравится. — Он наклонился, приподнял уголок персидского ковра и поцеловал его своими мокрыми губами.
— Я тебе одно скажу: я не хочу быть твоим братом, — сказал Фаррагат. — Я хотел бы, чтобы никто в мире не мог сказать, что я похож на тебя. Лучше я буду наркоманом, да кем угодно, лишь бы не походить на тебя. Я на многое способен, но никогда не поцелую ковер.
— Поцелуй мою задницу, — сказал Эбен.
— Чувство юмора у тебя отцовское, — ответил Фаррагат.
— Он хотел тебя убить, — взвизгнул Эбен. — Могу поспорить, ты этого не знал. Меня он любил, а тебя хотел убить. Мне мать сказала. Он привел в дом специалиста по абортам. Твой родной отец хотел тебя убить.
Тут Фаррагат ударил брата кочергой. Вдова показала, что Фаррагат нанес восемнадцать или даже двадцать ударов, но она лгала, а врач, подтвердивший ее показания, был достоин только презрения.
Последовавший суд был, на взгляд Фаррагата, жалким спектаклем о смерти правосудия. Его заклеймили как наркомана и искателя сексуальных приключений и приговорили к тюремному заключению за братоубийство.
— Ваше наказание не было бы столь тяжким, если бы вам так не везло, — сказал судья. — Государство щедро расточало свои богатства, однако в вас не проснулась совесть, которой должен отличаться культурный и образованный человек, полезный член общества.
Марсия ничего не сказала в его защиту, хотя и посмотрела на него с грустной улыбкой, признавшись, что ей было очень тяжело в этом унизительном браке, где муж больше думал об очередной дозе, чем о счастье жены и сына. Он помнил затхлый воздух зала суда, шторы, похожие на школьные, острую скуку, мучившую его, как умелый и безжалостный палач; он думал о том, что, если последнее, что ему суждено увидеть в этом мире, — зал суда, он не станет сожалеть о смерти, хотя, конечно, он цеплялся бы за плевательницу, за старую скамейку, распластался бы по вытертому полу, если б знал, что это его спасет.
— Я умираю, Зик, умираю, — сказал Петух Номер Два. — Я чувствую, что умираю, но голова у меня хорошо работает, голова у меня хорошо работает, голова у меня хорошо работает, голова у меня хорошо работает… — Он заснул.
Фаррагат не шелохнулся. Он слышал музыку и голоса по радио и по телевизору. За окном еще не совсем стемнело. Вдруг Петух Номер Два проснулся:
— Видишь, Зик, я не боюсь умирать. Знаю, в это трудно поверить, я сам — когда мне кто-нибудь говорил, мол, я видел смерть и не боюсь умирать, — считал, что это полная чушь, пошлая и глупая. Я думал, что уважающий себя человек не станет так говорить. Заявлять, что не боишься смерти — как любоваться собой в зеркале, — пошло. Разве можно говорить, что не боишься покидать такой праздник, потому что это именно праздник, даже в тюрьме, даже решетку приятно чувствовать под ладонями, даже здесь сон успокаивает. Жизнь — это праздник даже в тюрьме строгого режима, а неужели кто-то захочет покинуть праздник и уйти неизвестно куда? Так может думать только глупый и пошлый человек. Я прожил пятьдесят два года. Знаю, ты думал, я моложе, все так думают. Но мне пятьдесят два. Вот возьмем, к примеру, тебя. Ты для меня ничего не сделал. И возьмем Рогоносца. Он делал мне немало добра. Доставал сигареты, бумагу, нормальную еду, мы с ним всегда ладили, но он все равно мне не нравится. Я просто хотел показать тебе, что мой опыт меня не убеждает. Я никогда не старался делать выводы и опираться на них. Ты мне нравишься, а Рогоносец — нет, вот и все. Думаю, наверное, это потому, что я протащил в здешний мир воспоминания о прошлой жизни, а значит, и впереди меня ждет что-то новое, и знаешь, Зик, знаешь, мне не терпится узнать, как оно там, просто не терпится. Не хочу, чтобы ты подумал, будто я глупый и пошлый, будто я один из тех болванов, которые уверяют, что взглянули в лицо смерти и не боятся ее. Я не пошлый болван. Я хочу сказать, что, если бы сейчас, прямо сейчас, меня поставили перед расстрельной командой, я бы рассмеялся, и этот смех не был бы ни горьким, ни нервным — я бы рассмеялся искренне, от души. Встал бы перед ними и отбил чечетку; возможно, у меня бы даже член встал, а когда бы скомандовали «пли!», я бы раскинул руки — пусть пули не пропадают зря, пусть мне достанется все, и я умру счастливым, ведь мне интересно, что меня ждет дальше.
Еще не совсем стемнело. Из радио Рэнсома долетала танцевальная музыка, по телевизору в конце коридора показывали, как трудно жить каким-то людям. Старик упивается будущим. А там молодая женщина не может разобраться со своими мужчинами, а старуха прячет бутылку с джином то в шляпной коробке, то за холодильником, то в ящике стола. За окнами домов этих людей Фаррагат видел волны, набегающие на белый песок, деревенские улицы, лес — почему же они сидят в комнатах и ссорятся, когда можно пойти в магазин, устроить пикник на поляне, искупаться в море? Ведь их никто не держит, они свободны. Так почему же сидят дома? Почему не слышат зов моря, который слышит Фаррагат, представляющий, как
