Бержерона! Ведь его страсть к игре и прелестницам сильно истощила украденные у вас деньги. Надо уметь ждать».
Стараясь верно передать рассказ тетки, доктор Морер, перебирая воспоминания, говорил медленно, что ужасно раздражало Либуа. Наделенный любопытством, но любопытством нервным, требующим быстрого удовлетворения, художник с нетерпением выискивал удобного случая прервать рассказ.
— И сколько лет вам пришлось ждать реванша?
— Лишь девятнадцать лет спустя наступило возмездие, — ответил доктор.
— Девятнадцать лет! — присвистнул Либуа. — Хоть и говорят, что месть — кушанье, которое можно есть и холодным, однако аппетит должен пропасть после такого долгого ожидания. Неужели ваши родственники питали столь сильную ненависть к Бержерону, что смогли насладиться даже таким поздним отмщением?
— Когда наступило возмездие, мой отец уже полгода как лежал в могиле. Реноден из-за него лишился жизни, а два дня спустя умерла тетушка.
Либуа вытаращил глаза от удивления.
— Как, — воскликнул он, — да вы говорите мне чуть не о вчерашних событиях! Ведь Реноден умер накануне свадьбы Монжёза, которая состоялась четыре месяца тому назад.
— Женитьба Монжёза и предоставила случай для столь долго ожидаемого реванша — благодаря жене Генёка, которая…
При имени блондинки, вновь появившейся на сцене, Либуа навострил уши. Но в эту минуту новое обстоятельство отвлекло его внимание. Жестом руки он остановил доктора.
— Тсс! Тсс! — промолвил он.
Дверь растворилась, и на пороге появился слуга.
— Расскажи, что с тобой стряслось, — обратился к нему художник. — Ты опять встретил Генёка?
— Он пытался убить меня… И знаете, каким образом?
— Кулаками?
— Нет, это было бы слишком просто для этого разбойника! Ему нужно было нечто более утонченное. Я готов пари держать, что вы не угадаете, какое средство он придумал, чтобы убить меня.
— Так скажи сам.
Слуга в порыве сильнейшего негодования прорычал:
— Он бросился на меня с пятого этажа!
— Черт возьми! — воскликнул Либуа, содрогаясь.
Слуга продолжал с воодушевлением:
— Вы еще не знаете, чем все окончилось… Представьте же себе, до чего был зол на меня этот Генёк! И все оттого, что я так ловко отпарировал носом удар его кулака. Да, знаете ли вы, до какого зверства довело его оскорбленное самолюбие?
— Нет, говори.
— Чего я не понимаю, так это каким образом он догадался, что я иду на улицу Кастеллан. Дело в том, что он пришел туда раньше меня, забрался на пятый этаж и ждал, когда я войду во двор, чтобы убить меня, бросившись на меня с высоты.
Либуа спросил:
— Что ты говорил о самолюбии Генёка, которое довело его до зверства?
— Ах, да! Я и забыл! Ему до того хотелось убить меня, что он сумел подговорить против меня другого, у которого тоже были ко мне претензии. Чтобы вернее попасть в меня, они соединились… и лишь только я вошел во двор, как оба бросились на меня с пятого этажа. Бах! Я почувствовал лишь порыв ветра, когда они пронеслись возле моего лица.
— А кто второй?
— Вы его знаете… Это тот невысокий брюнет, который завтракал у вас на днях. Он, вероятно, рассердился на меня за то, что я полил его спину соусом из-под спаржи.
Несмотря на волнение, от которого ему сдавило горло, Либуа вскрикнул, не подумав:
— А женщина?
— Женщина? Какая женщина? — повторил слуга, ничего не понимая.
V
Художнику и доктору была понятна драма, разыгравшаяся на улице Кастеллан. В бешенстве Генёк хотел выбросить маркиза из окна, но, увлеченный тяжестью Монжёза, отчаянно в него вцепившегося, вместе с жертвой полетел вниз.
Но какую же роль играла госпожа Вервен в этой трагедии? Может быть, садовник сразу бросился на маркиза? В таком случае его убийственное падение спасло жену.
«Это несправедливо, что она не пострадала в драме», — подумал Либуа, после рассказа доктора возненавидевший белокурую красавицу.
Художник выставил слугу и, желая узнать продолжение истории, спросил у доктора:
— Смерть Монжёза, я уверен, развязывает вам язык. Теперь вы можете открыть имя убийцы нотариуса?
— Да.
— Так кто же убил Ренодена?
— Бержерон.
— Его дочь, госпожа Монжёз, ничего не знает о преступлении?
— Ничего.
— Вы уверены, что убийца — Бержерон?
— Я своими глазами видел, как он совершил это преступление.
Оставляя подробности до другого, более удобного случая, Либуа, удовлетворенный полученными сведениями, провозгласил:
— Итак, в путь, в Кланжи!
Но не успел он сделать и шага, как в комнату вошел какой-то незнакомец.
«Где я видел этого господина?» — подумал художник, отвечая на поклон посетителя.
— Господин Либуа? — спросил пришедший, одетый в черное и державшийся прямо, точно аршин проглотил.
— Это я, — ответил художник.
— Мне нужно получить от вас некоторые весьма важные сведения.
— У меня нет времени. В ту минуту, как вы пожаловали, я как раз собирался отправиться на вокзал, — возразил художник.
— Я попрошу вас отложить поездку до следующего поезда, — произнес незнакомец настойчивым и несколько повелительным тоном.
— А вы не можете отложить разговор до завтра? — предложил, в свою очередь, художник.
— Нет, мне нужно поговорить с вами сейчас же.
Терпение никогда не входило в число достоинств Либуа. Этот назойливый гость пробудил в нем гнев.
«Я отправлю тебя к черту», — решил про себя художник. Он открыл было рот, чтобы озвучить свою мысль, как вдруг заулыбался и проговорил самым любезным тоном:
— В таком случае очень рад, что могу быть вам полезным, сударь… Потрудитесь пройти. — И, пропустив господина вперед, он повел его в свою мастерскую.
Морер, который был свидетелем этой сцены, очень удивился такой резкой перемене. Либуа из разъяренного превратился в мягкого и услужливого потому, что вспомнил, при каких обстоятельствах видел этого господина: это был один из тех служителей правосудия, которых художник заметил в окне уборной белокурой наяды.
«Этот — судебный следователь, другой был полицейским комиссаром… Как могло случиться, что он
