Культуры, содержащееся в марксизме. С присущей ему категоричностью и напором он писал: „…Только миросозерцание марксизма является правильным выражением интересов, точки зрения и культуры революционного пролетариата“[154]. И еще: „…Только вместе с пролетариатом можно привести Россию к культурному расцвету“[155]. Он не понимал, вводя или приспосабливая классовый принцип к любым явлениям человеческой жизни, что духовный процесс Культуры меньше всего соответствует такому принципу. Он разделил Культуру на буржуазную и пролетарскую, что было само по себе чудовищным порождением ленинской мысли, а затем сам же обнаружил, создавая устои новой России, что пролетарской культуры, как таковой, не существует и существовать не может. Ощущая принципиальные противоречия своей теории „двух культур“, он, тем не менее, не отказывается от нее, но старается как бы по-другому повернуть проблему, признавая явное превосходство „культуры буржуазной“ над „пролетарской“. „Марксизм завоевал себе свое всемирно- историческое значение как идеология революционного пролетариата тем, что марксизм отнюдь не отбросил ценнейших завоеваний буржуазной эпохи, а, напротив, усвоил и переработал все, что было ценного в более чем двухтысячелетнем развитии человеческой мысли и культуры“[156]. Выступая в 1920 году на III съезде комсомола, он сказал известные потом многим слова: „Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество“[157].
Оба процитированных фрагмента свидетельствуют о том, что ленинская теория была далека от реальности, а призыв „обогатить свою память знанием всех богатств, которые выработало человечество“ едва ли выполним на практике… Столкнувшись с действительностью, реальной ситуацией, Ленин и в этих условиях не отказывается от классового подхода к тому явлению, которое, понимая по-своему, он называл культурой. Он чувствовал необходимость „обогатить память“ пролетариата, и прежде всего пролетарской молодежи, но не видел в самом пролетариате основы для этого обогащения. Как творец и созидатель, а он был несомненно таковым, он стал искать выход из создавшегося положения. И нашел. Ленин стал рассматривать пролетариат как организатора Культуры — концепция, которая привела к самым отрицательным результатам. Классовый принцип в этом случае достиг своего кульминационного пункта. Полуграмотный, а в большинстве случаев неграмотный пролетариат был поставлен во главе культурного процесса Новой страны. „Только дальнейшая работа, — писал он, — на этой основе и в этом же направлении, одухотворяемая практическим опытом диктатуры пролетариата как последней борьбы его против всякой эксплуатации, может быть признана развитием действительно пролетарской культуры“[158]. Вот так. Режим классовой борьбы вводится в Культуру, чтобы в угоду этой борьбе она стала выхолощенной, искаженной и приспособленной к интересам пролетарского государства. И в области, далекой от политики, как таковой, началась инициированная Лениным классовая борьба, которая привела сначала к насилию над „буржуазной“ культурой, а затем к превращению Культуры в идеологическое средство. Ленинская зашоренность абсолютом классовых взаимоотношений и классовой борьбы заложила тогда, в те революционные годы, самое страшное оружие, которое использовало возникшее затем тоталитарное государство в борьбе против свободы мысли. Неспособный овладеть Культурой пролетариат, по мысли Ленина, должен был ее отнять у буржуазии, иными словами, конфисковать. В 1919 году, выступая на III съезде РКП(б), Ленин сказал: „Все, что буржуазная культура создала, чтобы обманывать народ и защищать капиталистов, мы отняли у них для того, чтобы удовлетворить политические запросы рабочих и крестьян“[159]. Полагаю, что данная цитата не нуждается в комментариях.
Ленин стремится решить эту задачу методами принуждения и насилия, испытывая острую враждебность по отношению ко всем носителям „буржуазной“ культуры, считая почти каждого такого носителя классовым врагом. И он беспощаден к ним. Отнять фабрики и землю оказалось много проще, нежели отнять Культуру и знания. „Задача практически стоит так, чтобы тех, кто против нас капитализмом воспитан, повернуть на службу к нам, каждый день смотреть за ними, ставить над ними рабочих комиссаров в обстановке коммунистической организации, каждый день пресекать контрреволюционные поползновения и в то же время учиться у них. У нас, в лучшем случае, есть наука агитатора, пропагандиста, человека, закаленного дьявольски тяжелой судьбой фабричного рабочего или голодного крестьянина, — наука, которая учит долго держаться, оказывать упорство в борьбе, что и спасало нас до сих пор; все это необходимо, но этого мало, с этим одним победить нельзя; чтобы победа была полная и окончательная, надо еще взять все то, что есть в капитализме ценного, взять себе всю науку и культуру“[160]. Эта идея забрать у буржуазии Культуру и науку владела им с самого начала его практической деятельности как главы государства и нашла отражение в его „заклинаниях над бездной“. Он был искренне уверен, что только пролетариат способен „сплотить трудящиеся массы и внушить им, разъяснить, убедить их в важности задачи взять всю буржуазную культуру себе“[161]. Он говорил и писал одно, а жизнь, к которой он чутко прислушивался, проявляя необычайную подвижность мысли и действия, поворачивала его совсем по-другому.
Вне зависимости от того, как он понимал Культуру, как таковую, или ее взаимодействие с цивилизацией, он стремился как бы „окультурить“ и саму революцию, и тот класс, который он считал в своем заблуждении классом-мессией, классом-спасителем, рассматривая его как наивысшую ценность в создании нового, справедливого мира. Несмотря на его заблуждения и ошибки, он считал Культуру, а вместе с ней и цивилизацию, важнейшим направлением в работе нового государства, советской власти. Эти его мысли были отражены в ряде документов революционного периода. В своей практической деятельности он вытянул на себе, пожалуй, самое главное для такой страны, какой была в те годы Россия: сумел ликвидировать безграмотность, наладить широчайшую сеть народного просвещения, книгоиздательство, библиотечное дело и многое другое, что содействовало самой первой ступени образования народа. Он постигал в действии те трудности, которые стояли на его пути как вождя и государственного деятеля. Постепенно его утверждения становятся не столь категоричными, не столь боевитыми, какими они были в 1919 году. В 1922 году он говорит на IV сессии ВЦИК: „Годы и годы должны пройти, годы и годы мы должны учиться, потому что уровень культуры наших рабочих низок, рабочим трудно взяться за совершенно новое дело производства, — а только на одних рабочих мы и можем положиться в смысле искренности и энтузиазма. Годы и годы должны пройти, чтобы мы добились улучшения нашего государственного аппарата, подъема его — не в смысле отдельных лиц, а в полном его объеме — на высшие ступени культуры[162]. Чем бы он не занимался, строя новое государство, он постоянно натыкался на отсутствие Культуры, тормозившее движение. Нет Культуры — нет возможности поднять экономику, нет Культуры — нет настоящего госаппарата, нет Культуры — нет ничего, нет в конечном счете советской власти. Для него это стало ясным еще до того, как он слег, чтобы никогда больше не подняться. И он произносит речь на Х1 съезде РКП(б): „Экономической силы в руках пролетарского государства России совершенно достаточно, чтобы обеспечить переход к коммунизму. Чего же не хватает? Ясное дело, чего не хватает: не хватает культурности тому слою коммунистов, который управляет“[163]. Этого не хватало крестьянину, который становился кооператором при НЭПе — новой экономической политике, не хватало скороспелому школьному учителю, не хватало тем, кто по классовому принципу был выдвинут на важные государственные посты. Его действия, его интуиция привели его к мысли о том, что без Культуры, даже такой, о которой он говорил, не создать ничего: ни экономики, ни государства, ни Града Светлого. Его творчество, запрограммированное эволюционным потоком, шло неудержимо против мертвых догм Маркса. Культура была не надстройкой, а основанием общества.
В последних своих работах он неустанно продолжает писать о Культуре, но в окраске мыслей о ней появляются новые тона. „Но нам первое пятилетие, — пишет Ленин в статье 'Лучше меньше, да лучше', — порядочно-таки набило голову недоверием и скептицизмом. Мы невольно склонны проникаться этим качеством по отношению к тем, кто слишком много и слишком легко разглагольствует, например, о «пролетарской культуре»: нам бы для начала достаточно настоящей буржуазной культуры, нам бы для начала обойтись без особенно махровых типов культур до-буржуазного порядка, т. е. культур чиновничьей, или крепостнической и т. п. В вопросах культуры торопливость и размашистость вреднее всего'. Последние статьи Ленина содержали осмысление его практического опыта и поэтому не были похожи на то, что он написал до этого. Не исключена возможность, что дальнейший его опыт и дальнейшие размышления могли бы привести к сближению его позиций с теми, кто в пространстве Духовной революции формировал новое
