Зардевшаяся Наташа вырвалась от царя и выпорхнула в сени. За ней последовала и Гамильтон.
Царь, пошептавшись с боярином, приказал позвать женщин.
Едва девушка показалась на пороге, Артамон Сергеевич сорвал со стены икону Божьей матери и упал Наташе в ноги.
— Опамятуйся, благодетель! — с нескрываемым ужасом крикнула девушка. — То мне вместно стопы твои за добро твое лобызать.
Матвеев поднялся, торжественно возложил образ на голову пестуньи:
— Молись… Великая бо радость снизошла на тебя: государь-царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великие и Малые и Белые Руси самодержец жалует тебя преславною царицею и своей женой!
Со всех концов Руси, из богатых хором, убогих изб и монастырей привезли в Кремль самых красивых девушек страны и разместили их в шести теремах.
Поздно ночью, по теремам, от постели к постели, пошел, в сопровождении лекаря, Алексей. Он долго и внимательно ощупывал девушек, притворявшихся спящими, совещался с лекарем, выбирая по древнему обычаю жену, которая «способна дать усладу государю».
Среди других невест — в Кремле была и Наташа.
Поутру царь объявил о своем выборе:
— Избрали мы женою и царицею — Наталью Кирилловну Нарышкину.
По случаю полного умиротворения Руси царь повелел три дня служить во всех церквах страны молебны.
В Москве неумолчно перекликались ликующие перезвоны. Кремль готовился к пиру. В то же время учитель немецкой школы, пастор Грегори, заканчивал приготовления к «комедийному действу».
В комедийной хоромине неподалеку от Немецкой слободы, в селе Преображенском, дворовые музыканты Матвеева под началом органиста Симона Жутовского и игреца Гасенкруха разучивали в тысячный раз «Торжественную встречу царя».
Алексей сидел, наготове в трапезной и, нежно поглядывая на жену, судачил с ближними о делах.
— Так тихо, сказываешь, на Руси? — спросил он прибывшего на Москву князя Алексея Трубецкого.
— Мудростью твоею повсюду посеян мир, мой государь.
— Добро, — улыбнулся государь и перекрестился. — Пожаловал Господь и с иноземцами миром по рукам ударить, и смуту извести. Добро!
В дверь просунулась голова думного дворянина.
— Челом бьет пастор, государь, не покажешь ли милость да не пожалуешь ли на действо в комедийную хоромину?
Алексей встал.
— Сейчас жалуем на действо.
Утром, после обедни, царь рассеянно выслушал доклады и объявил ближним:
— А сдается нам, что комедь народу нашему в великую потеху и поущенье будет.
Ртищев вытащил из кармана бумагу, высоко поднял ее над головой.
— Всю-то ноченьку мы с Марфенькой о сем же вели беседу.
— И дорядились до чего?
Федор приложился к руке царя.
— Хилыми умишками своими мыслим мы, что вместно отобрать мещанских и подьяческих мальцов из Новомещанской слободы да обучить их тому действу.
— Волю! Отобрать! — ударил Алексей в ладоши и любовно поглядел на Федора. — А тебя жалую я боярином. Добро, окольничий мой?
Ртищев упал на колени.
— От окольничества не отрекаюсь, а от боярства — свободи. Ну, кой я боярин? Мне люб боле монастырь.
Царь расхохотался.
— Что с ним сотворишь! Как был тридесять годов назад блаженным, таким и остался… Каково я жительствовать буду, ежели все ближние мои в монастыри уйдут? Ордын-Нащокин — монах [38], ты — монах…
И встал:
— Ладно, погодя с тобой потолкую. Все?
Матвеев собрал со стола бумаги.
— Все, государь. Дозволь вестникам почать трубить о празднестве великом мира на Руси.
— Поспешай. Да ужо вся надежда на тебя, боярин, пущай ликует вся Москва от мала до велика!.. Да игрецов на улицу гони, да скоморохов!.. Чтоб памятовали все до гроба, каково радостно нам, гораздо тихому царю, тихое житие в державе нашей.
Вдруг из сеней, прерывая слова Алексея, донеслись чьи-то возбужденные голоса.
— Не велено пущать! Аль не слыхивал, что ныне ликование на Москве! — гремел Хованский.
— Пусти! Кое нынче ликование, не до ликованья нам!
Встревоженный государь вышел в сени.
— Что за пригода?
Хованский раздраженно махнул рукой.
— Воевода из Нижнего норовит охально пред очи твои предстать.
Воевода опустился на колени.
— Помилуй, государь! Сызнов лихо… Смутьяны сызнов.
Мертвенная бледность разлилась по лицу царя.
— Смуть-ян-ны?
Прислонившись к стене, он крикнул:
— Отменить потехи!
А воевода заколотился об пол лбом.
— Государь царь! Неисчислимая сила воров разбойных объявилась на Волге. Атаманит же над теми разбойными богопротивный смерд — Разин Стенька, мой государь!
Комментарии
Об авторе
ШИЛЬДКРЕТ КОНСТАНТИН ГЕОРГИЕВИЧ (1896–1965) русский советский писатель. До перехода к литературной деятельности работал учителем в Москве. Печатался с 1922 года. В 20-х — первой половине 30-х годов написал много повестей и романов, в основном на историческую тему: «Крылья холопа» (повесть неоднократно переиздавалась), «Скованные годы», «В землю Ханаанскую», «Розмысел Иоанна Грозного», «Гораздо тихий государь», «Плотина», трилогия «Подъяремная Русь» (рабочее название «Отец отечества»): «Бунтарь» («Царевна Софья»), «Мамура» («Конец Московии»), «Кубок Орла». Подвергался критике за «односторонность вульгарно-социологических представлений о прошлом». В 1941 г. печатал рассказы и очерки в журналах.
Текст романа «Гораздо тихий государь» печатается по изданию Шильдкрет К. Г. «Гораздо тихий
