— Вот и я думаю — о чем?
— Я сообщил все, что можно и нужно.
— Не-а, — с собачьим упрямством повторил Мадёрен.
Хункелер почувствовал, как его бросило в жар, причем вовсе не от июльского зноя. Так бы и взял парня за шкирку да вмазал как следует!
— Стоп! — сказал Луди. — Спокойно, ребята. Мы одна команда.
Хункелер встал и вышел из кафетерия.
В машине комиссар вытащил записку, составленную сегодня утром. Вытер потную шею и принудил себя успокоиться.
Семейство Фишер проживало на самой вершине холма в вилле, утопающей в зеленой прохладе. К западу раскинулось открытое поле. На горизонте врастяжку лежал Блауэн[8] , этакий ручной зверь, в шубе густых лесов.
Открыла ему г-жа Фишер, дама в белых обтягивающих брючках, моложавая, обвеянная легкой печалью. Типичная базельская жительница, подумал Хункелер, они всю жизнь держат себя в форме, готовые к чему-то, что в этом неэротичном городе не наступает никогда.
Он назвал себя, г-жа Фишер явно испугалась, провела его в неброско обставленную гостиную с видом на парк. Принесла ему стакан апельсинового сока и села, закинув ногу на ногу.
— Эдуард в парке, под ивой, — сказала она, — он неважно себя чувствует. Вчера уже приходил один из ваших, господин Мадёрен, изрядно помучил мальчика.
— Знаю, — сказал Хункелер. — Я не собираюсь его мучить, просто хочу поговорить.
— Сначала поговорите со мной. Прошу вас.
Она провела рукой по волосам, будто поправляя растрепавшуюся прическу.
— Слушаю вас, — сказал Хункелер.
— Эдуард — мой младший сын, ему только двадцать два года. Он влюблен. В некую Нелли Цубербюлер из Ольтена. Я давно заметила, что с ним что-то не так. А когда узнала, что она наркоманка, было уже слишком поздно. Он не желает с ней расставаться.
Г-жа Фишер говорила очень тихо, словно голос ей вот-вот откажет, и очень печально.
— Он наркотики не принимает, я совершенно уверена. Ему это не нужно. И тем не менее его держат под арестом, несколько часов. Я спрашиваю себя, почему так делают и дозволено ли это вообще. У мальчика шок.
Она замолчала, не зная, что еще сказать, ждала, что скажет он.
— Я сожалею, но ведь речь идет об убийстве. Мы не можем миндальничать, действовать с разбором, как хотелось бы вам. С шоком ему придется справиться, ничего не поделаешь. В остальном, полагаю, он никакого ущерба не понесет.
— У него взяли отпечатки пальцев! — сказала г-жа Фишер, по прежнему тихо, но чуть резче.
— Их уничтожат, если против него нет улик.
— Вы уверены?
— Да, — солгал Хункелер.
— Если так, у меня отлегло от сердца. — Г-жа Фишер опять принялась поправлять прическу. — Я отведу вас к нему. Только вы уж помягче с ним, пожалуйста, мальчик очень впечатлительный.
Она приложила ладонь к губам — длинные тонкие пальцы, нежно-розовые ногти.
— Прошу вас, если можно, попробуйте убедить его, чтобы он оставил эту девушку, Цубербюлер. Она ему не пара. Меня он не слушает. Может быть, послушает вас.
— А вдруг он ее любит, — сказал Хункелер.
Г-жа Фишер опять поднесла руку к губам, в глазах плескался страх.
— Вы шутите?
— Кто знает. Я говорил с госпожой Цубербюлер. По-моему, она его любит. И кстати, мне она нравится.
В глазах г-жи Фишер мелькнуло недоверие, потом легкая враждебность. Но она взяла себя в руки — перед ним опять стояла красивая благовоспитанная дама.
— Идемте, раз уж иначе нельзя.
Она повела комиссара через лужайку направо, к пруду, над которым склонялась плакучая ива. Камыш, тростник, на листе кувшинки — маленькая черепашка. Под ветвями, свисавшими к воде, лежал в шезлонге Эдуард, вытянувшись во весь рост, босой. Хункелер особо отметил, что парень босой, — ему бросились в глаза огромные большие пальцы на ногах.
— Я оставлю вас, — сказала г-жа Фишер, помедлила секунду и пошла прочь.
Хункелер сел на каменную скамью у самой воды.
— Хорошо у вас тут. Такая приятная прохлада. Кстати, я комиссар Хункелер.
Молодой человек не шелохнулся и промолчал. Усталый взгляд скользил по узким листьям ивы над головой.
— Вчера утром я разговаривал с Нелли Цубербюлер, — продолжал Хункелер, — в квартире на Хундсбахерштрассе. С нею как будто бы все хорошо. Она была дома, с собакой и Рут Кюнцли.
— Я люблю Нелли, — сказал Эдуард, — и никогда ее не оставлю. Она моя подруга, я ее спасу.
Хункелер посмотрел на воду. Черепашки на листе уже не было. Он поискал ее, но так и не нашел.
— А Нелли, между прочим, вовсе не уверена, что хочет спасения.
— Она не любит меня? — Эдуард испуганно сел в шезлонге. Не только пальцы, вообще стопы, которые он поставил в траву, были огромного размера.
— Что ж вы не пойдете к ней, раз так ее любите? По-моему, она очень к вам привязана.
— Не хочет она, чтобы я был рядом. Говорит, я с другой планеты. Хотя мы оба живем на Земле.
— Не все так уж одинаково, есть различия. К примеру, это место — сущая идиллия.
— Кладбище это, а не идиллия. Здесь хоронят любовь. Посмотрите на мою мать.
— Ну, она в полном порядке.
— Хорошо отреставрированная развалина — вот она кто. Внутри нет жизни.
— Я бы не сказал. Жизни в ней еще предостаточно, вот увидите.
— Когда? Что для этого должно случиться?
Хункелер промолчал. Он был в замешательстве. Почему парень говорит с ним так откровенно?
— Молчите, да? Не ожидали, что молодой парень станет говорить с полицейским так самоуверенно? Я не трус. И ни за что не стану таким, как мои родители. Хоть бы любовника завела, что ли. Но у нее только и есть что этот жирный боров, папаша мой. Один раз на Новый год и два раза на Пасху, после поисков яиц, — больше между ними ничего не бывает.
— С пожилыми парами можно и ошибиться.
— Я не ошибаюсь. Лучше свобода и улица, чем золотая клетка.
— Почему же вы не на улице?
Эдуард схватил себя за ногу, помассировал пальцы. Потом повторил ту же процедуру с другой ногой.
— Я изучаю медицину, а потому должен жить в нормальных условиях. Мне нужно время на учебу, я не могу попутно зарабатывать деньги. К тому же я Фишер, происхожу из почтенной базельской семьи. Представляете себе, какой поднимется шум, уйди я из дому на улицу? Я никак не могу себе этого позволить.
Хункелер кивнул: пожалуй, похоже на правду.
