Хункелер отпил глоток из чашки, которую г-жа Цбинден поставила перед ним. Кофе был выше похвал.
— На что он живет? На пенсию?
— У него есть жилье внизу, в «Молочном супчике». И какая-никакая пенсия, поди, тоже есть. Ему много не надо.
— А как насчет Ворчуньи?
— Ворчунья живет на ферме, в горах, где-то на Шпицвальде. По хозяйству фермерам помогает. Насколько я знаю, нынче вечером и она приглашена. Оба, конечно, малость с приветом. Но очень милые.
Рут Цбинден дружелюбно улыбнулась комиссару светлыми глазами, серыми, с золотыми искорками.
— Вы кое о чем умолчали. Не сказали мне про Ханса Грабера.
— Да? А надо было? Почему?
Улыбка погасла, словно ее стерли.
— Потому что он был любовником госпожи Эрни.
— Вот как?
Она вспыхнула, но не сильно. Да, неплохо девушка умеет владеть собой.
— Ваша правда, об этом я умолчала. Потому что не имею права говорить. Клятву дала.
— Как вы сказали? Госпожа Эрни взяла с вас клятву?
— Да. Однажды я нечаянно их застала… Поздно вечером, мне что-то понадобилось взять в лаборатории. Видно, пришла я так тихо, что они не услышали. Так я и узнала про них. И она мне доверилась.
Хункелер смотрел на улицу, на туалет, откуда как раз вышел долговязый Авраам, по-прежнему глядя в землю.
— Как люди ухитряются проворачивать такие дела?
— Вы о чем?
— Крутят любовь с известной на весь город персоной — и никто ничего не замечает.
— Они виделись нечасто. Ну, может, раз в две недели. Всегда поздно вечером, большей частью здесь, изредка у него дома. А незамеченным все осталось, наверно, потому, что никто и представить себе не мог, что она способна завести роман.
— Он бывал у нее дома?
— Нет, она не хотела. Говорила, что такая близость излишня, мужчина еще и в собственных четырех стенах.
Хункелер покачал головой. Он был в полном недоумении.
— Если хочешь заняться любовью, то устраиваешься поудобнее, на мягкой широкой кровати, а не на медицинской кушетке.
— Ну, это не по ней, у нее были свои представления. Любовь должна быть тайной, опасной, запретной. Иначе грош ей цена.
— Как вы думаете, Ханс Грабер мог бы совершить это убийство? И если да, то по какой причине?
Рут Цбинден ответила не сразу, задумалась, потом наконец подняла глаза и посмотрела на него, прямо и искренне.
— Пожалуй, мог бы. Он собирался расстаться с Кристой. Примерно за месяц до смерти она сама мне рассказывала. С ним, мол, нехорошо обращаются, используют как объект сексуального наслаждения, без душевной надстройки. Я точно помню эти слова, очень уж странная формулировка. И он, мол, хочет остаться верен своей молодой жене.
— Но убийств из-за этого все-таки не совершают.
— Как знать. Может, она не хотела его отпустить. Может, произошла ссора и он в аффекте заколол ее.
— На нижней губе у нее ранка от укуса. Но это строго между нами.
— Вот свинья, — сказала Рут Цбинден.
— Почему свинья? В любовной горячке чего только не бывает.
— Ненавижу насилие над женщинами, даже если это укусы от любви.
Рут Цбинден сидела по-кошачьи спокойно, сложив руки на коленях, словно лапы.
— А ваш друг, который ловит форель? Как он? Вы его любите?
— Конечно. Иначе разве я была бы с ним?
Тут она права.
— Давайте поговорим об Иове Хеллере. Он часто навешал свою мать?
— Нет, редко. В общем, только если нужно было что-то обговорить. Она избегала его.
— Почему? Общение с сыном она тоже считала излишней близостью?
— Вполне возможно. Криста была женщина весьма незаурядная.
— Вам она нравилась, верно?
Рут Цбинден кивнула, глаза ее на миг затуманились.
— Ну что ж, спасибо, — сказал Хункелер.
У стойки в приемной д-р Кнехт давал указания г-же Швааб. При появлении Хункелера он осекся и смерил его холодным взглядом.
— Этот ваш Халлер целыми днями тут торчит, — сказал он. — Долго ли так будет продолжаться? Вы мешаете нам работать.
— Сожалею, но мне необходимо поговорить с вами.
— Никак не могу. Вы посмотрите, сколько пациентов ждут приема. — Он кивнул на стеклянную перегородку, за которой сидели люди. — Им всем нужна моя помощь. И это самое важное.
— Пятнадцать минут, — попросил Хункелер.
Д-р Кнехт побагровел, хотя под загаром это не слишком бросалось в глаза. Но тотчас взял себя в руки.
— Ну хорошо. Зайдите этак в полдень, может, уделю вам минут пять.
— А что со всеми этими людьми? Они болеют?
— Они страдают от жары. А у некоторых легкий грипп.
Д-р Кнехт отвернулся.
Когда Хункелер вышел из парадной, праздник на лужайке достиг кульминации. Дуэт «Гавайи», похоже, был в ударе. «Алоха-э!» — пели Альбин и Конрад, а остальные хором подхватывали: «Алоха-э! Алоха-э!» Женщины танцевали шерочка с машерочкой, на удивление задорно. Мужчины расположились за столом, на котором стоял бочонок пива. Судя по всему, твердо решили напиться. Пахло жареными телячьими сосисками, которые рядком лежали на гриле. Маленькая пожилая женщина аккуратно их переворачивала. Хункелер направился к ней.
— Дайте-ка мне сосисочку, — попросил он, — только не бледную немочь, а поподжаристей.
— Они все поджаристые, — ответила женщина, — мы-то знаем, что вкусно.
Она выложила сосиску на картонную тарелочку. От жара сосиска аппетитно потрескалась, шкурка обуглилась, внутри виднелась сочная начинка.
— И булочку, пожалуйста.
— Само собой. Как же без булочки!
— И горчички!
Она выдавила на тарелку горчицу.
— Вы и есть Ворчунья? — спросил Хункелер.
— Да, так меня называют. Присматриваю тут, чтоб все было вкусно.
— Я загляну как-нибудь к вам на ферму, если не возражаете.
— Милости прошу.
Ворчунья просияла.
Комиссар подошел к мужскому столу, сел и представился. Разговоры мгновенно смолкли. А он как ни в чем не бывало вонзил зубы в сосиску.
