— У нас курить воспрещается, — сказала г-жа Швааб. — Тут врачебная практика, а не опиумный притон.
— Сходи-ка вон к тем домишкам, — распорядился Хункелер. — Там есть лавочки, а на лавочках сидят старички и старушки, пялятся в нашу сторону. Посиди рядышком, покури, потолкуй с ними, послушай, что расскажут.
Халлер кивнул и вышел.
— Доктор Кнехт на месте? — спросил Хункелер.
— Нет, — ответила г-жа Швааб, судорожно сцепив руки на коленях. — В Базеле ему было слишком жарко, вот и укатил на Пелопоннес, катается там на своей яхте.
— Вы можете с ним связаться?
— Я — нет. Его жена может.
— Позвоните ей, пожалуйста, пусть она вызовет его в Базель.
— Прямо сейчас позвонить?
— Нет. Сперва я хочу поговорить с вами. Кофе не найдется?
Она кивнула на дверь лаборатории:
— Там есть кофеварка-эспрессо. Обычное ней управляется госпожа Цбинден.
— Когда она приходит?
— По понедельникам к девяти. У нее жилой фургон в Шварцвальде, в Шёнау-ан-дер-Визе. Друг у нее рыболов-спортсмен, форель ловит.
Г-жа Швааб явно обрадовалась возможности поговорить о будничных вещах. Руки у нес разжались.
Они прошли в лабораторию. Стройные ряды пробирок с кровью и мочой. Какие-то приборы по стенам, на столике — кофеварка. Г-жа Швааб подставила две чашки, включила. Из краников потек кофе.
Хункелер шагнул к окну, глянул на площадку для игры в шары, заросшую темно-зелеными сорняками. Возле павильончика, со стороны площадки открытого, стояли Луди, Мадёрен и шестеро молодых людей — четверо парней и две девицы. Рядом вертелась дворняжка пятнистой черно-белой масти.
— Наркоманы, — сказала г-жа Швааб, протягивая комиссару чашку. — Так им и надо, пускай посидят за решеткой.
Мадёрен тем временем извлек из кармана две пары наручников и повязал парней.
— Что ж он девкам-то наручники не наденет? — возмутилась г-жа Швааб. — Этаких бесстыдниц еще поискать, а шустрые — не приведи Господь! Мигом сбегут.
— Полагаю, у него при себе только две пары наручников. Собачонку-то как зовут?
— Будда. Бедолага, кормят они его плохо.
— А почему, собственно, площадкой никто не пользуется? — спросил Хункелер, наблюдая, как уводят задержанных и собачонку. — Недурственно, поди, теплым летним вечерком покатать шары.
— Почему? Небось из-за наркоманов. Они тут весь климат портят.
— А раньше, в смысле до появления наркоманов, играли?
Г-жа Швааб скривила губы, выставив на обозрение большущие верхние резцы. Вопрос явно пришелся ей не по душе.
— Я точно не помню. Они давно на площадке обосновались. Вдобавок тут алкаши шлендают. Эти еще хуже. Нужду справляют прямо под деревьями, хотя совсем рядом есть туалет.
Хункелер достал было сигарету, но закурить не решился и спрятал ее обратно в пачку.
— Что за алкаши?
— Альбин и Конрад. Старики, конченые типы.
— Где они сейчас?
— Понятия не имею. В субботу утром здесь ошивались, песни горланили, сама слышала.
— Неужто пели? — с любопытством спросил Хункелер.
— А то! Про южные моря и все такое. У Конрада есть гитара. Он иной раз поет в пивных Малого Базеля.
— «Сядь в лодочку любви, поедем на Гавайи…» — Хункелер утер взмокший от пота затылок.
— Что, простите?
— Да так, ничего. Вспомнилось… Скажите, разве по ночам окна практики никак не защищены?
— Почему? У нас специальные наружные жалюзи против взлома.
— Сегодня утром, когда вы пришли, жалюзи в кабинете госпожи Эрни было опущено?
Г-жа Швааб помедлила, задумалась, потом решительно покачала головой.
— Конечно, нет. Я ничего не трогала.
— А в субботу утром, когда вы уходили, оно было опушено?
— В выходные жалюзи всегда закрыты. По субботам, во второй половине дня, приходит уборщица. Так вот ей запрещено поднимать жалюзи, даже когда она моет окна.
— Кто же его в таком случае поднял?
Г-жа Швааб опять задумалась, напряженно, сосредоточенно, потом сказала:
— Снаружи его не откроешь. Подъемное устройство находится внутри. Значит, убийца вошел через дверь.
Начальник технико-криминалистического отдела д-р Гюстав де Виль, по обыкновению, явился с получасовым опозданием. Родом он был из Эльзаса, притом, судя по одутловатой красной физиономии, большой бонвиван. Но глаза, как всегда, смотрели остро и цепко.
— Ну, что опять стряслось в нашем тихом Базеле? — спросил он. — Сызнова какую-то дамочку порешили?
Он бегло обозрел труп, белоснежным платком утер лицо и отошел в сторону, чтобы не мешать фотографам.
— Похоже, она не сопротивлялась. Красивая женщина, между прочим. — Де Виль бросил взгляд на Че Гевару. — Удивительно, его же давным-давно сдали в архив. — Он подошел к окну, осмотрел подъемное устройство. — А жалюзи почему не опущено? Сломано, что ли?
Через приемную Хункелер вышел на улицу. И тотчас почувствовал, как зной, точно влажная простыня, обволакивает все тело. Через дорогу, под двумя платанами, чьи ветви сплелись в густой навес, сидели десятка два стариков — женщины в легких цветастых платьях, мужчины в рубашках с коротким рукавом. Один, в соломенной шляпе, курил сигару — «Бриссаго». Подле старикана пристроился Халлер и, набивая трубку, слушал его рассказ.
Хункелер подошел к молодой женщине, которая сидела на скамейке у входа. Короткая стрижка, волосы рыжеватые, крашеные, очевидно по моде нынешнего лета.
— Вы позволите, госпожа Цбинден?
— Конечно. — Она даже подвинулась, хотя в этом не было никакой необходимости.
— С трудом выношу этот запах… Слабый, едва уловимый, но я сразу учуял.
— Я туда не пойду, — г-жа Цбинден посмотрела на комиссара, печально, устало, — не могу смотреть на покойников. Такие были замечательные выходные в Шварцвальде, а теперь вот госпожи Эрни нет в живых.
— Там прохладно, верно?
— Да, и елками пахнет.
Они наблюдай и, как Мадёрен и Луди заталкивают шестерку наркоманов в микроавтобус. Последней запрыгнула собака. И машина уехала.
— Это не они, — сказала г-жа Цбинден, — они безобидные.
— Если б знать, кто безобидный, а кто нет, — вздохнул Хункелер.
— Что с ними будет? В тюрьму посадят?
— Да нет, вряд ли. Проверим по картотекам. Потом отпустим.
— Значит, вечером они опять будут здесь, — удовлетворенно сказала Рут Цбинден.
— Возможно, если у них нет другого пристанища.
— Они возвращаются, потому что здесь им хорошо. Им здесь выдают метадон[1]. И сестры за ними присматривают.
