годик-другой. И вообще, старых ищеек в жару почем зря не гоняют. Его подруга Хедвиг, воспитательница детского сада, еще вчера, в воскресенье, укатила в Эльзас. Решила провести три недели в прохладе старого деревенского дома. «С места не двинусь, пальцем не пошевелю, — объявила она. — А там видно будет».
Против этого Хункелер ничуть не возражал. Он намеревался каждый вечер приезжать туда, чтобы отдохнуть подле Хедвиг.
И вот пожалуйста. Д-р Криста Эрни с колотой раной в груди. Кто это сделал? Кому понадобилось убивать женщину? — размышлял комиссар в саду ресторанчика, вдыхая аромат липы. Тем более докторшу? С докторшей все дружат, потому что она помогает людям. В этом ее жизнь. Докторша стоит как бы вне общества, ведь она связана врачебной тайной. Докторша — персона солидная, все ее уважают, в том числе и преступники, которые тоже болеют и нуждаются в помощи.
Докторша поможет и наркоманам, и тем, кто косит от армии, и алкашам. Выдаст метадон подсевшим на иглу. Выписывает им справки на выплату денежного пособия. Ни один наркоман не станет убивать докторшу ради нескольких склянок с опийными препаратами.
А народ из интерната престарелых — вдруг г-жу Эрни убил кто-то из них? Возможно ли, чтобы они убрали женщину, которая лечила их от гриппа и от воспаления легких? Едва ли. Они бы скорее стали на ее защиту.
Может, у этого преступления политические мотивы? Ведь г-жа Эрни ренегатка. А ортодоксы более всего ненавидят отступников. Может, старые твердолобые леваки совершили акт мести, чтоб другим было неповадно? Нет. Ведь они и сами теперь не очень-то верят в свое давнее душеспасительное учение. Хотя и крутят иной раз обветшалые молитвенные мельницы, чтобы подбодриться. Но верить по-настоящему в свои догмы даже они не способны. Г-жа Эрни, конечно, переметнулась в буржуазный лагерь, причем в лагерь благородный, утонченный, старинного базельского образца. Однако в общешвейцарском масштабе партия либеральных демократов не более чем отколовшаяся группа, которая лишь доказывала, что в городе у излучины Рейна все обстоит немножко по-другому.
Известность Кристе Эрни принесла не реальная, а культурная политика. Значит, для сторонников классовой борьбы она опасности не представляла. Ну выступила несколько раз с пламенными речами в кантональном парламенте, когда шли дебаты о городском театре. Она была превосходным оратором, научилась в 1968-м. И неоднократно отстаивала концепцию, что театр, ежегодно получающий от города и кантона дотацию в размере свыше тридцати миллионов франков, нельзя превращать в игровую площадку для юных умников, нельзя отдавать на откуп самозваным гениям, которые по собственному усмотрению переписывают Шекспира и предлагают зрителям только кровь, сперму да зевоту. Театр — учреждение в первую очередь коммунальное. И предоставляемая им услуга заключается в том, чтобы показывать заинтересованной публике, которая платит деньги, произведения мировой литературы в надлежащей форме, а именно слово в слово так, как они написаны. Кстати, в этом смысле позиция г-жи Эрни совпадала с позицией немногих старых леваков в парламенте.
Станет ли кто-то убивать женщину за то, что она высказывает резкое суждение о городском театре? — размышлял Хункелер. Нет, конечно. Театр в этом городе никакой роли не играет, только стоит денег. Никто ради этого за нож хвататься не будет.
Хункелер знал, что его ждет в ближайшие дни и недели. Полицейская машина постепенно раскрутится до белого каления, а результат — горячий воздух, и все. Совещание за совещанием, с обычным злопыхательством и нападками. А что хуже всего, прокурор Сутер отложит свои отпуск и каждые два дня будет устраивать пресс-конференции, потому что очень хочет сделать карьеру.
Все-таки здесь явно преступление на бытовой почве. Это Хункелер понял сразу. Следов борьбы нет. Стало быть, г-жа Эрни наверняка знала убийцу. Далее, с защитным жалюзи определенно что-то не так. Преступник (или преступница) проник в помещение отнюдь не через окно, хотя осколки стекла лежат внутри. Разве что жалюзи было поднято. Но в таком случае — если стекло разбито снаружи — кто-нибудь наверняка бы слышал звон.
Пока что Хункелера не интересовало, кто именно совершил убийство. Подозреваемых в окружении практики хватало с избытком. Кой-кого назвала г-жа Цбинден, будут и другие. Версий наберется множество, но в ходе дознания почти все они отпадут сами собой. И в конце концов появится твердое подозрение, по крайней мере он на это надеялся.
Действовать агрессивно нет смысла. Таким манером только разрушишь тонкую вязь взаимоотношений, которая выявляется исподволь, потихоньку. Надо подождать, спокойно и терпеливо, послушать, присмотреться.
Комиссар снова воспрянул духом. Он знал, какой выберет путь. И лето себе испортить не даст. А в нужное время обязательно будет в нужном месте.
Еще раз вдохнув аромат липы, Хункелер расплатился и зашагал через знойный город в сторону Рейна.
Почти в полдень он добрался до купальни Санкт-Йоханн. Солидная вековая постройка на чугунных опорах, возведенная прямо над Рейном, — с кабинками, верандами-соляриями и столиками, за которыми можно выпить кофейку и съесть сосиску с картофельным салатом. Как здешний завсегдатай Хункелер имел персональный шкафчик с ключом.
Надев плавки, он вышел на улицу и зашагал вверх по берегу. Раскаленный асфальт больно обжигал подошвы, но к этому он привык. Ему нравилось идти вдоль реки: справа тянулись старинные дома предместья Санкт-Йоханн, слева — одетый камнем крутой откос, меж плитами которого росли маргаритки и просвирник. Зеленая гладь Рейна, стремящего свои воды в долину, на другой стороне — темные деревья. Уголок дикой природы посреди города, и он сам — полуголый дикарь на вольной охотничьей тропе, правда тонконогий и с изрядным брюшком.
Хункелер миновал мост Миттлере-брюкке, по которому катил полуденный поток машин, прошел вверх по Рейншпрунгу, мимо кучки японских туристов, которые вежливо, сдержанно посмотрели на него, и он тотчас ощутил себя этакой городской достопримечательностью.
У Собора он бросил беглый взгляд на Колесо жизни над Галловыми воротами. Одних оно возносило вверх, к счастью, других увлекало вниз, к бедствиям. Мне везет, подумал он, у меня есть деньги, и любимая женщина, и прохладный домик в Эльзасе. А вот Кристе Эрни не повезло. Ему вспомнились ее открытые мертвые глаза.
Спустившись к паромной пристани, он прыгнул в реку. В первую секунду, как всегда, захватило дух. Но, едва очутившись в воде, он почувствовал себя просто замечательно и скользил в глубину, пока не иссякла энергия прыжка. Слышал, как шуршит галька на дне, тихонько сползая вниз по течению, слышал рокот судового двигателя. Вынырнул и долго неподвижно лежал на спине, смотрел на солнце, сиявшее над апсидой Собора.
После двух комиссар трамваем доехал до площади Хойвааге и вошел в Ваагхоф. Коротко поздоровался с г-жой Хельд, которая дежурила за стеклянной перегородкой. Она укоризненно подняла палец, и он остановился. Г-жа Хельд относилась к нему весьма благосклонно.
— Что стряслось? — спросил он.
— Вы у меня спрашиваете? Лучше бы у себя самого спросили. Сутер орал как ненормальный: где этот стервец Хункелер?
— Стервец охлаждался в Рейне, чтоб мозги лучше работали.
Она звонко рассмеялась, вернее, фыркнула.
— Только шефу не говорите — голову отъест. Между прочим, в два началось совещание. А в шесть назначена пресс-конференция, с участием главного прокурора.
— Я думал, он в Церматте.
— По-вашему, он упустит такой случай? Как только услышал, что у нас тут убийство при отягчающих обстоятельствах, немедля сел за руль.
— При отягчающих обстоятельствах? А почему не простое убийство?
— Потому что тема больно горячая. Все только и говорят, что об убийстве докторши.
Комиссар зашел в кафетерий, взял в автомате бумажный стаканчик с кофе. В помещении никого не
