требовалось время, надо было отвлечься, подумать. Тут зазвонил телефон, и он снял трубку. Звонила г-жа Хельд, дежурившая внизу, у входа.
— Господин Хункелер, тут пришли трое велосипедистов, пожилые мужчины в красных майках. Все в поту. Хотят поговорить с комиссаром, который ведет дознание по делу доктора Эрни.
— Зачем я им понадобился? — спросил Хункелер, глядя, как Зидан внешней стороной левой стоны остановил мяч.
— Не говорят. Упорно требуют дознавателя. Придется вам спуститься сюда.
Хункелер положил трубку, отключил монитор. В конце концов он на службе.
Внизу ждали трое стариков в пропотевших майках и штанах из оленьей кожи. Все трое были весьма возбуждены.
— Выехали мы незадолго до восьми, — начал один. — Мы каждую среду совершаем по утрам велопробег. Альшвиль — Хегенхайм — Бушвиллер. Потом рывок в гору, в Фольжанбур, а оттуда в Мюспах. Вы знаете этот маршрут?
— Да.
— Там, где отходит ветка в сторону Труа-Мезон, начинается тополевая аллея. Тополя — один возле другого.
— Да, я знаю.
— Так вот, в третьем тополе этак на уровне бедра торчал нож. Я первый его заметил.
— Точно, — кивнул его коллега, — но мы тоже увидели.
— Я сразу затормозил, слез с велосипеда, подошел поближе, рассмотреть. Нож точь-в-точь как на снимке в газете. Мы сперва хотели отвезти его в редакцию, там бы наверняка хорошие деньги заплатили. Но они больно уж глупо писали про Базель, вот мы и решили доставить нож в полицию.
— Где нож? — спросил Хункелер.
— Тут.
Велосипедист потянулся рукой к заднему карману, из которого торчал продолговатый предмет, завернутый в носовой платок, вытащил его. Средних размеров разделочный нож.
— Рукой я его не трогал, только платком. Из-за отпечатков пальцев. Они там наверняка есть.
Хункелер взял нож, очень осторожно. Чувствуя, как по затылку бегут холодные мурашки.
— Большое спасибо, — сказал он. — Прошу вас, подойдите к госпоже Хельд. Она запишет ваши данные. Посидите в кафетерии, выпейте что-нибудь за мой счет. А мне надо идти.
Он бегом вернулся в кабинет, положил нож на стол. Потом набрал номер де Виля.
— Слышь, коллега, у меня тут орудие преступления, нож, которым убита госпожа Эрни. Давай сюда, погляди-ка на него, он у меня в кабинете.
— Un moment, Хункелер, — сказал де Виль, — ты это о чем?
Но Хункелер уже положил трубку.
Он сел в машину и дал газ. Поехал через пограничный пункт у Бахграбена, потому что там не было охраны. Светофор у Эзенга объехал окольной дорогой вдоль речки и свернул на Фольжанбур. Просторы кукурузных полей, перелески, мягкие извивы дороги. Погоди, Рюфенахт, думал он, дождись меня, ты вовсе не равнодушный, есть в тебе любовь, она есть во всех людях. На полной скорости он промчался по тополевой аллее, не глядя по сторонам. Низина с баптистской фермой, подъем на плато, поворот направо. Возле «Разъезда» он еще раз свернул направо, а возле автобусной остановки — налево. И затормозил у Старой Почты.
Хункелер знал, что опоздает, он почти всегда опаздывал. На кухне, с крепкого гвоздя, вбитого в потолочную балку, свисала веревка, а на веревке висел Генрих Рюфенахт. На полу валялся опрокинутый стул, на столе — листок бумаги, исписанный на машинке.
Комиссар подставил стул, залез на сиденье. Обнял тело, обхватил его — еще теплое. Попробовал приподнять и таким манером отцепить веревку от гвоздя. Потом вдруг подумал, что это бессмысленно, труп весил по меньшей мере килограммов восемьдесят. Наверно, лучше перерезать веревку. Глянул на стену напротив, на ножи. Одного не хватало.
В конце концов он взял себя в руки. Его полномочия здесь не действуют, это ведь Франция. Здесь распоряжается жандармерия Дюрменаха. И поскольку Рюфенахт однозначно мертв, он должен оставить все, как было.
Хункелер попытался закрыть покойнику глаза. Невозможно, глаза чересчур вылезли из орбит. Потом его взгляд упал на листок, лежавший на столе. Он сразу понял, что это. Признание в убийстве Кристы Эрни. Позвонил в Дюрменахскую жандармерию, сообщил о случившемся. Спешить не надо, человек мертв. Потом открыл окно, закурил сигарету, сел к столу и стал читать письмо Генриха Рюфенахта.
«Глубокоуважаемый комиссар Хункелер!
Вы в самом деле очень хороший психолог. Я сделал все именно так, как Вы и предположили. Поздравляю.
Анонимный звонок и письмо с угрозами тоже моих рук дело. Да Вы и сами знаете.
Г-жа Карин Мюллер никакого отношения к этому делу не имеет. Она не склоняла меня к убийству. Я сам организовал встречу с Кристой Эрни. И хотя был бы рад увидеть г-жу Мюллер за решеткой, не хочу перед смертью усугублять свою вину еще и лжесвидетельством.
Как я Вам говорил, я не могу и не хочу жить дальше. Моя вина слишком велика.
Составив мне компанию в мой последний вечер, Вы очень меня поддержали. Я смог еще раз поделиться своими переживаниями с другим человеком. И смог заплакать, впервые с времен юности. Пусть слезы смягчат мою смерть.
Сегодня утром неподалеку от Фольжанбура, сразу за поворотом на Труа-Мезон, я загнал нож в третий по счету тополь аллеи. Это — орудие убийства. Скоро его найдут — не заметить его нельзя. И он приведет Вас ко мне.
Закройте мне, пожалуйста, глаза, если получится. Я не хочу больше видеть этот равнодушный мир.
С сердечным приветом,
Вечером Хункелер с Хедвиг сидели в саду под ивой. Хедвиг приготовила гуляш, с большим количеством лука и чеснока. Еще она подала картофельное пюре и бутылку «Поммара». Хункелер уже рассказал ей о покойнике и о том, как хотел снять его с веревки. Ведь покойнику висеть незачем. Но тот оказался слишком тяжел. А если перерезать веревку, труп рухнет на пол.
Смеркалось, пели последние птицы, черный дрозд. Снизу, от пруда, долетала далекая песенка его собрата. По темнеющему небу метнулись две летучие мыши. Свеча в стакане горела ровно — ни ветерка кругом.
Хедвиг знала, что молчать он будет очень долго, и тоже не говорила ни слова.
Но потом все же нарушила молчание:
— Я должна тебе кое-что сказать, хоть это тебе и помешает.
— Нет, не помешает.
— Как думаешь, почему я так долго оставалась с тобой и почему останусь впредь?
— Не знаю. Я сам себя все время об этом спрашиваю.
— Понятно, что не из-за твоих благородных манер и изысканной элегантности.
В ее глазах поблескивала легкая насмешка, которую он очень любил.
— Так почему все-таки?
— Потому что ты сексуальный, дурачок.
Дрозд умолк, только в ветвях ивы слышалось тихое чириканье. Потом донесся негромкий писк.
— Слышишь? — спросил Хункелер.
Она кивнула. Взяла свечу и медленно пошла к поленнице возле свинарника. Писк долетал, похоже, оттуда. Хункелер смотрел, как она нагнулась, что-то бережно подняла и опять пошла к столу. В руках у нее было два цыпленка.
