Эман. В жизни есть другие дела, отец. Великие… но ты не можешь об этом знать. Я не в силах остаться.
Старик. Мне очень тяжко. Ты уходишь, чтоб отдать другим людям то, что издревле и по праву принадлежало нам. И ты превратишь их в самозванцев, мой сын. Ведь они будут вынуждены взяться за дело, которое чуждо им по голосу крови. И их праотцы не смогут им подсказать, как его надо выполнять, это дело. Я уверен — правда на моей стороне. Горькая, но истинная и великая правда.
Эман. И все-таки я должен уйти, отец.
Старик. Что ж… Вызови моего Прислужника. И да помогут мне твои молодые силы в этом моем последнем путешествии. Ты слышал?.. Я сказал это нечаянно, сын. Последнее… но, видимо, так и случится. И все же я пускаюсь в него без страха.
Эман уходит. Через несколько секунд появляется Прислужник.
Прислужник. Лодка готова.
Старик. Я тоже готов.
Несколько секунд он сидит неподвижно. Где-то вдалеке начинают бить барабаны, и Старик — почти незаметным движением — чуть склоняет голову. Двое прислужников вносят маленькую, с углублением в дне лодку, быстро ставят ее на землю рядом со Стариком и поспешно отступают. Старик медленно встает. Прислужник внимательно наблюдает за ним. Затем он делает знак принесшим лодку прислужникам, те подымают ее и надевают Старику на голову. Как только лодка касается его головы, он обеими руками надвигает ее глубже и бросается бежать. Все трое прислужников, немного приотстав, бегут за Стариком. Когда последний из прислужников скрывается, на сцену выскакивает Ороге и сталкивается лицом к лицу с Эманом-Уносчиком. Эман стоит у тех самых кустов, где его застигла только что закончившаяся сцена. Ороге, пораженный странным выражением его лица, оглядывается, чтобы посмотреть, что приковало такое пристальное внимание Эмана. Ничего не увидев, он снова поворачивается к Эману, который в этот момент приходит в себя и замечает Ороге. Несколько секунд они молча смотрят друг другу в глаза. Появляется Ягуна; увидев Эмана, он кричит своим людям: «Ко мне!» — и бросается вперед, но окончательно опомнившийся Эман отпрыгивает и убегает. Ягуна и трое или четверо мужчин мчатся за ним следом. Ороге не двигается — он напряженно о чем-то размышляет.
Ягуна (появляясь снова). Они его обложили со всех сторон, теперь уж ему не удастся уйти.
Ороге. Но и Старый год нам не удастся задержать.
Ягуна. Ты смотрел на него, словно он какой-то дух. Почему ты не кричал?
Ороге. Зато ты кричал. Но это, как видишь, его не остановило.
Ягуна. Не волнуйся. Больше он от нас не уйдет. Но дело принимает скверный оборот. Теперь мало провести его мимо каждого дома. Над деревней повисло слишком много проклятий.
Ороге (не слушая Ягуну). Он что-то видел. Знать бы мне — что?
Ягуна. О чем ты толкуешь?
Ороге. Да-да, так что?
Ягуна. Я говорю, что Зло затопило деревню. От Уносчика потребуется больше обычного.
Ороге. Что ты хочешь этим сказать, Ягуна?
Ягуна. А то ты не понимаешь!
Ороге. Тс-с! Смотри!
Ягуна оборачивается — как раз в тот момент, когда подбежавшая Сунма кинулась на него, — она вцепляется ему в лицо ногтями, словно разъяренная тигрица.
Сунма. Убийца! Что ты с ним сделал? Убийца!
Ягуне приходится бороться изо всех сил, чтобы оторвать от себя Сунму; наконец это ему удается — сокрушительный удар, Сунма падает на колени, и Ягуна бросается вперед, чтобы добить ее.
Ороге (заслоняя Сунму). Опомнись, Ягуна, она же твоя дочь!
Ягуна. Дочь? То-то она ведет себя как дочь! Отойди, дай мне добить эту шлюху!
Ороге. Это грех, Ягуна.
Ягуна. Отойди, не мешай мне!
Ороге. Ты забыл, какая сегодня ночь? Ты забыл — «ни единого деяния во гневе»?
Ягуна. Это я-то забыл? (Проводит ладонью по щеке — на ладони кровь.)
Ороге. Страшная ночь… Что-то нас ждет?
Ягуна. Уйдем, я не могу на нее спокойно смотреть. Моя собственная дочь… из-за какого-то чужака…
Оба уходят. Ифада, прибежавший вместе с Сунмой, но намертво скованный ужасом во время драки, оживает и, приблизившись к Сунме, помогает ей встать на ноги. Сунма, всхлипывая, тоже уходит — ее поддерживает Ифада.
Появляется Эман-Уносчик. Он присутствует — физически — при следующей сцене, но ее участники не видят его.
Омае, девочка лет четырнадцати, останавливается около маленькой тростниковой хижины и, внимательно осмотревшись — нет ли кого-нибудь поблизости, — кричит, прижав рот к щелке в стене хижины.
Омае. Эман!
Эман. Кто там?
Омае. Это я, Омае.
Эман. Как ты посмела сюда прийти?
Изнутри хижины в щелку между тростниковыми стеблями просовываются две руки. Видно лицо Эмана-мальчика — ему, как и девочке, лет четырнадцать.
Уходи! Ты хочешь, чтоб я попал в беду?
Омае. В беду? Из-за чего?
Эман. Из-за тебя. Убирайся.
Омае. Но я пришла тебя проведать, Эман.
Эман. Ты оглохла? Я же тебе сказал — убирайся.
Омае. Сейчас. Только выйди.
Эман. Что-что?
Омае. Выйди. На минутку.
Эман. Ты рехнулась, Омае?
Омае (садясь на землю). Ладно. Раз ты не хочешь выполнить мою просьбу, я посижу здесь и подожду твоего Наставника.
Эман (видно, что он разъярен, однако сдерживается; его голова исчезает, и через минуту он выходит из-за хижины). Что за дьявол в тебя вселился, Омае?
Омае. И никакой не дьявол. Я хочу тебя видеть.
Эман (передразнивая ее). «Никакой не дьявол. Я хочу тебя видеть». Пойми, здесь тебе не берег речки, где можно насмехаться над невинными людьми.
Омае (застенчиво). Ты не рад меня видеть?
