Ивашин понимал, что это как бы не война и все-таки война. Он на той маленькой войне, которая обычно называется 'инцидент' и сейчас ведется, чтобы не быть войне большой. Это понимали офицеры, старшины, сержанты, ефрейторы – все, кто сидел в самолетах, работал на аэродромах, на КП, на пунктах наведения, локации, связи, снабжения. Никто не удивлялся происходившему. Если бы КП генерала вызвали с луны, дежурный офицер связи так же спокойно доложил бы об этом командующему, как о вызове с соседнего поста ВНОС.
В своде сигналов были такие, которые знали только командиры частей, и такие, которые знали только генерал Ивашин и начальник его штаба. Поэтому, когда Ивашину доложили, что его вызывает Сатурн, никто не знал, почему он с такой поспешностью взял наушники, почему сдвигались его брови по мере того, как он слушал сообщение: возвращающейся с задания 'Веге' приказано не тянуть в Заозерск, а совершить посадку у Ивашина и там ожидать распоряжений. Сатурн спрашивает, может ли Ивашин обеспечить 'Веге' посадку и заправку необходимым ей горючим.
Может ли он принять 'Вегу'?! Да он обеспечит ей посадку, даже если бы пришлось ловить ее в собственные объятия! 'Вега'! Андрей Черных!..
В эфир полетел приказ: все, кто в воздухе, дают 'Веге' коридор. Все, кто на земле, обеспечивают посадку. С каждой секундой сигналы 'Веги' становятся отчетливей.
Вот 'Вега' уже в зоне радиолокаторов.
Ее приближение расчисляется на секунды.
Она на приводе. Маяк посадочных ворот посылает успокаивающий баритон своего сигнала. Ивашин выходит с КП. Пронзительный свист над головой. Тень, проносящаяся над аэродромом, как видение потустороннего мира; далекий грохот в конце бетонной полосы, и, наконец, знакомый звон приземляющегося самолета. Кивок генерала водителю, и от толчка рванувшегося автомобиля Ивашин падает на жесткое сиденье. Следом за бегущим по бетону самолетом тянется вихрь травы и пыли. Повинуясь движению генеральской руки, водитель сворачивает с бетона на траву. Генерал выскакивает из автомобиля и, сдерживая нетерпение, идет к 'МАКу'. Он ждет, пока на крыло 'МАКа' поднимается сержант и освобождает Андрея из тесноты кабины; смотрит, как подбегает врач со стаканом и термосом, как Андрей пьет, как врач щупает его пульс, вглядывается ему в глаза. Кажется, Ивашин замечает даже несколько пятен ржавчины на вафельном полотенце, которое подал Андрею санитар, чтобы вытереть потное лицо; видит капли пота, тут же снова выступающие на лбу Андрея вместо стертых. Кажется, Ивашин готов стоять так и ждать сколько угодно, и, только когда Андрей сам его замечает, когда Ивашин видит, как загораются при этом радостью глаза Андрея, он делает несколько шагов, отделяющих его от летчика.
Ивашину хотелось знать, как прошел этот первый 'боевой' полет стратоплана с 'оружием мира' на борту, но из разговора с Андреем ничего не получилось – он откровенно клевал носом и тотчас крепко уснул, едва узнав от генерала, что из семи вылетевших на задания 'МАКов' его эскадрильи шесть уже вернулись в Заозерск, очевидно сделав порученное им дело – обезвредив ядерное оружие, лежавшее на трассах их облета.
Андрей спал так крепко, словно был в полете не считанные минуты, а долгие часы.
– После таких полетов нужно двое суток отдыха, – глядя на него – спящего, сочувственно сказал врач.
– Двое суток? – Ивашин пожал плечами. – Приказ о новом вылете может прийти через пять минут. Успеть бы заправить машину.
2
Андрей спал.
На аэродроме заправляли 'МАК'.
В это же время на базе Шредера люди Барнса сидели в палатке в ожидании завтрака. В двадцати шагах от палатки, между пыльными кустами, генерал Готфрид фон Шредер разговаривал с полковником Деннисом Барнсом. Если бы это был не Шредер, а любой другой генерал воздушных сил, Барнс попросту сказал бы ему, чего тот стоит вместе со всеми его приказами. Но именно потому, что это Шредер и между ними стоит тень Моники, Барнс напрягал волю, чтобы сказать лишь такие слова, каких требовали обстоятельства. И, уж во всяком случае, удержаться от того, что хотелось больше всего на свете – дать в морду 'соотечественнику' из нацистов.
Барнс давно уже не чувствовал себя военным и не считал себя подчиненным дважды ренегату Шредеру, носящему теперь на рукаве эмблему УФРА.
Увы, Барнс не знал подлинной цели полета звена трех 'пе-иксов', не знал истинного назначения посадки на базе Шредера-Хажира, где маршрут их 'испытательного' перелета должен был 'случайно сломаться'. Вместо запланированного полета на запад, через Средиземноморье и Атлантику, звену предстояло повернуть на север и пересечь Советский Союз от его южных границ до Ледовитого океана. Барнс не знал, что приказ о таком маршруте лежал в кармане Шредера уже в момент вылета звена из-за океана. Но совершенно непредвиденные обстоятельства заставили генералов УФРА изменить и этот план еще более неожиданным приказом – провести по просьбе Хойхлера диверсионную операцию 'Кобра'.
То, что предлагал Барнсу начальник базы, было самым подлым видом тайной войны, еще худшим, чем шпионаж: сбить мирный советский самолет, летящий из Азии. По словам Шредера, от прибытия этого самолета к цели – в Москву и в Лугано – зависит многое для Запада. Но кто на самом деле летит в этом самолете, куда, зачем? Разве можно это угадать по гнусной роже Шредера? Да и знает ли он сам что-либо, кроме того, что должен делать сегодня, сейчас, сию минуту? Этому ландскнехту нет дела до поводов и причин – ему приказано 'сбить', и он готов сбивать, будь там пассажиром сам господь бог. Политика – это политика: кто из неискушенных может проникнуть в ее тайны? И может ли быть такое, чтобы Шредер говорил правду, будто русские решили вызвать пожар мировой войны, чтобы попытаться покончить с угрозой нападения Запада? А если все это не так? Если, как много раз, все это вранье? Если западные дипломаты вместе с генералами УФРА хотят запутать человечество в кровавой паутине войны? Если неправда, что бомбы на Империю сбросили русские?..
И тут яркое воспоминание вспыхнуло в сознании Барнса – Галич, Анри, Грили, Черных, с которыми он, Барнс, разрывал талисман дружбы. Русский Черных, первым заговоривший о том, что они, пятеро, никогда не позволят своим мельницам вертеться в сторону войны! Русский Черных, предложивший клятву: драться за то, чтобы та, прошлая война, была последней! А Шредер хочет, чтобы Барнс поверил в измену Черных и таких, как Черных?!
Шредер поднял острые плечи и с удивлением проговорил:
– Что с вами, Дэн?
– Не называйте меня Дэном, – грубо оборвал Барнс.
Разум говорил Барнсу, что лучше всего на этом закончить разговор. Но все внутри него протестовало: как раз это и значило бы, что Барнс позволил своей мельнице остановиться и мало-помалу набрать обороты в прежнем направлении, в том самом направлении, куда вращалась мельница Шредера и вообще вся их огромная черная мельница.
Барнс рассмеялся.
– Небось вы даже в детстве не могли понять, за каким чертом рыцарь из Ламанчи атаковал мельницу, а?
– Какое отношение… – начал было Шредер, но тут же оборвал себя и спросил: – Задание операции 'Кобра' вам ясно?
– Я в своем уме, поэтому… Поэтому и прошу вас, генерал, убираться ко всем чертям!
Шредер повернулся и пошел прочь. Барнс вынул сигарету и присел в тени куста. Он курил, задумчиво водя прутиком по земле. На тонком, как пудра, песке оставались неясные следы его движений. Они казались совсем бессознательными, но когда он встал и пошел к палатке, на песке осталось ясно написанное слово 'Моника'.
