Потом снова подняла ее к глазам:
Мне с тобою, как горе с горою, Мне с тобой на свете встречи нет.
Но весенней лунною порою Через звезды мне пришли привет…
'О ком это?.. Не обо мне – ведь я всегда была с ним'.
Зазвонил телефон. Машинально сунула книжку в карман пальто и бросилась к аппарату так поспешно, что опрокинула что-то на туалете, что-то покатилось, разбилось. С сияющими радостью и надеждой глазами схватила телефонную трубку. Услышала голос Анны Андреевны:
– Девочка… прошу тебя…
– Мама… мамочка!..
Трубка молчала. Вера постучала по рычажку и начала набирать номер, но бросила трубку. С непокрытой головой выбежала на улицу. Не попадая ключом, торопилась завести мотор. Сразу включила вторую скорость.
Солдат повез записку Ксении на квартиру полковника как только выкроилось свободное время в нынешней совершенно сумасшедшей гонке между штабом и аэродромом. Не дозвонившись, солдат опустил записку в ящик для почты, когда Веры уже не было. Рецептурный бланк, на котором Ксения сообщала сестре, что летит к Андрею, чтобы выяснить состояние его здоровья, и умоляет сестру быть дома и ждать звонка с места аварии, остался в жестяном ящике на дверях квартиры.
Только тогда, когда приехал Алексей Александрович и сказал, что нужно вызвать Веру, Анна Андреевна вспомнила, что уже звонила ей. Но никак не могла припомнить, что именно сказала повестке. А теперь на звонки Алексея Александровича Верин телефон уже не отвечал.
– Что ты ей сказала? – допытывался Алексей Александрович, но Анна Андреевна смотрела на него запухшими от слез глазами и молчала – казалось, вопрос мужа не доходил до ее сознания.
Несколько раз звонил телефон. Всякий раз Алексей Александрович взглядывал на часы и, выслушав адъютанта, скороговоркой бросал:
– Скоро буду…
И опять взглядывал на часы и принимался бессмысленно ходить из комнаты в комнату.
Еще через час адъютант привез Алексею Александровичу сводку дежурного по области: спортивная машина типа 'Ангара' Сибирского автомобильного завода, государственный номерной знак '42517ЭША', ведомая молодой женщиной, потерпела аварию на железнодорожном переезде Заозерск – Москва. Обстоятельства аварии точно не установлены, но, по-видимому, водительница пыталась проскочить перед поездом, когда шлагбаум уже опускался. Личность пострадавшей…
– Пострадавшей… – негромко перечел Алексей Александрович, – личность водительницы Веры Акимовны Черных, получившей небольшие ушибы, установлена с ее слов: никаких документов при ней не оказалось. В кармане на дверце машины найдена книжка стихов, заложенная на странице, начинающейся подчеркнутыми строками: 'Черную и прочную разлуку я несу с тобою наравне'. Первые листы книги вылетели при катастрофе, так что автор неизвестен. На обороте корки виден обрывок надписи: 'Верю, что был хорошим…'
– Верю, что был хорошим моряком, – повторил Алексей Александрович и поднял глаза на адъютанта: – Не говорите жене, что…
Телефонный звонок не дал договорить. В трубке голос главнокомандующего ВВС.
– Итак, старик, я все знаю, – сказал маршал, – только что звонили из этих самых Синиц. Все становится на свои места: наш врач, которого туда привез комдив…
– Какой врач? Какой комдив?.. – удивился Алексей Александрович.
– Комдив Осназ справедливо решил, что тамошняя медицина не может понимать, что такое парень из гиперзвуковой… Одним словом: полковник Черных будет жить.
– Андрей?!
– Ну да: наш парень плюс наша медицина – и все становится на свои места. Перелай жене: все будет на своих местах. Жму лапу, старик!.. Сейчас отправляем туда целую академию медицинских наук. Все будет на своих местах.
Еще несколько мгновений Алексей Александрович держал умолкнувшую трубку, словно не знал, куда ее девать. Так с трубкой в руке и застала его жена.
– Андрюша жив и будет жить… слышишь?
– А Вера?.. Что с Верой?
– Сейчас все узнаю.
Генерал погладил жену по седым волосам и поцеловал ее в соленые от слез глаза.
Книга третья
Часть пятая
Глава 21
1
Корреспондент агентства 'Мировые новости' Леслав Галич не первый день жил в Ингольдорфе, но еще ни разу не побывал на базе воздушных сил УФРА в Ингольштадтхаузене. Он с утра брал напрокат дешевый автомобиль и отправлялся на прогулку вдоль реки. У Клейн-Меринга перебирался на другой берег, чтобы побыть одному, подальше от людей. Это были отличные прогулки. Ему доставляла удовольствие тряска в архаической карикатуре на механическую повозку. Машина забавно кряхтела и пищала; стальные суставы угрожающе позвякивали на неровностях дороги. Переправившись через реку, Лесс съезжал на траву. Он бросал автомобиль и часами лежал на берегу, закинув руки за голову, бездумно смотрел в бесконечную голубизну неба. Это и было чудесно: бездумность. Ради этого одного стоило сюда приезжать. Когда надоедало лежать, Лесс, скинув пиджак, бегал у воды. Просто так – бегал взад и вперед. И опять наслаждение было именно в том, что это просто так. Не из-за того, что нужно, не потому, что должно. А оттого, что хочется. Он не задумывался над тем, почему прежде, в самые благоприятные времена юности, на вершине славы журналиста, в дни близости к Парку, он так не упивался жизнью. Только теперь Лесс начал по-настоящему видеть эту страну и ее жителей. Он знал, что, кроме эсэсовцев, гитлеровцев всех рангов, чьи замыслы были разрушены победой союзников, кроме пушечных королей и генералов, с которыми прежде он общался, здесь есть народ.
