был налицо: он почувствовал как бы чью-то могучую поддержку и сказал:
– Ничего… Время еще есть… А как у вас дела?
Молчание товарищей не было ободряющим. Хенсхен захлопнул лоцию и стал готовить фонари, чтобы поднять вместо ходовых огней сигнал – два красных, один над другим: 'Не стою на якоре, но лишен возможности управляться'.
О том, чтобы сообщить по радио о постигшей 'Летающую рыбу' беде, ни у кого из них не шевельнулось и мысли. Они были уверены, что сладят с мотором, и тогда все пойдет как по маслу. Нужно только запастись терпением, хотя ждать, как известно, одно из самых неприятных занятий в жизни.
Течение времени зависит от обстоятельств. Скорость движения стрелок одинакова всегда и всюду и для всех только в том случае, если в течении времени не участвуют острые чувства и нервы. Для экипажа 'Летающей рыбы' время тянулось, как усталый мул, а для генерала Черных оно летело стремительно, хотя стрелки там и тут двигались с одной скоростью. Генерал Черных с бланком нулевки стоял перед картой, стараясь разгадать, куда летит самолет УФРА. Глядя на карандашную черту, он мысленно протягивал ее дальше к северу. Она упиралась в остров. Где она оборвется? И что должно произойти в той точке? Для решения этой задачи пока оставались только логика и интуиция. Но логика была хороша там, где логичны обе стороны: ставящая загадку и разгадывающая ее. А если место логики у Хойхлера занимает голая ненависть – что тогда? Значит, Черных остается интуиция. Но чем может помочь интуиция? А ежели интуиции не на что опереться? Запасайся терпением и жди, жди…
Боясь мешать товарищам расспросами, Хенсхен уныло следил за несущимися в темном небе облаками и мысленно называл звезды, одну за другой выглядывавшие в просветы. Ему особенно нравилось яркое сияние большой желтой Капеллы. Хенсхен любил ее. Даже думал, что она приносит ему счастье. Вовсе не потому, что верил, будто у всякого своя звезда, а просто так повелось – если поздней ночью, думая о Лизхен, он находил в небе Капеллу, значит все в порядке.
Неужто ж сегодня старания Мути и Арно напрасны и даже Капелла не принесет счастья?..
Услышав сквозь ритмичный шум волн звук летящего самолета, Хенсхен насторожился. Характерный рев реактивных двигателей с завыванием рвал воздух. Для Хенсхена появление такого самолета не было диковинкой. Подобные машины то и дело сновали между Германией и Швецией.
– Что-то у него там неладно, – с видом знатока сказал Хенсхен, следя за воющим звуком, уносящимся к северу.
Звук стал совсем далеким, когда к нему примешались глухие удары, похожие на выстрелы. Но как будто пушки где-то высоко-высоко. Так же высоко, как самолет.
– Что это может быть? – спросил Хенсхен.
Но товарищи были заняты, никто не поднял головы. Дело шло на лад: еще несколько усилий – и двигатель 'Летающей рыбы' заработает.
К далеким взрывам вверху примешался отчетливый звук пушечных выстрелов на севере – там, где меловые утесы острова.
– Похоже на стрельбу, – сам не зная почему понижая голос, проговорил Хенсхен. – Не война ли, а?
– Не валяй дурака! – крикнул Арно. – Приготовь ходовые огни.
Хенсхен перегнулся, чтобы проверить бортовые огни, и возбуждено крикнул:
– Сверху сыплется какая-то дрянь! И смотрите, как там вздулась вода!
Мути вгляделся в большой белый пузырь, появлявшийся над пологими волнами и снова исчезавший за их гребнями.
– Это парашют!
Сумбурные и мало уместные для такого момента мысли неслись в голове Хенсхена, пока он забрасывал петлю, чтобы зацепить парашют. 'Сколько шелка я привезу в подарок Лизхен!'
2
В Дорнемуте сэр Томас всю свою жизнь пользовался отелем 'Коурт-Ройял'. Это было по соседству с 'Толлард-Ройял', где всегда происходили ответственные совещания тори. К тому же 'Коурт-Ройял' – самый дорогой отель Дорнемута – это ограждало его постояльцев от случайного общества.
Засыпая в 'Коурт-Ройял', сэр Томас сочинял конец речи, который заставит Европу прослезиться от умиления человеколюбием и мудростью Старого Боевого коня. Но скоро что-то неприятное проникло в мозг, охваченный дурманом снотворного. Назойливый шум был несвойствен Дорнемуту.
Шум нарастал. Удивительно настойчивый, он разгонял полузабытье. В глубине сознания сэра Томаса появилось неясное ощущение, что шум ему знаком, – разве когда-то не так гудели 'ланкастеры', проходя над побережьем, чтобы низвергнуть бомбы на головы гитлеровцев?
Сэр Томас с кряхтением сел в постели. Попробовал нащупать туфлю непослушной ногой; с трудом придвинул подушку под ноющую спину.
К глухому шуму большого самолета примешался острый, стремительно перемещавшийся в воздухе вой перехватчиков. Совсем как во время войны. Черт знает что! Какой-то абсурд!
3
Не будь экипаж самолета безнадежно пьян, Дежеффи и его второй пилот – чанкайшист, наверно, заметили бы борьбу между Лессом и Мароши. Они вмешались бы в нее, и Лесс совершил бы полет за борт без парашюта, так же как это произошло с механиком. Граф Дежеффи, как и весь экипаж, не раз прикладывавшийся к фляжке, передал штурвал чанкайшисту, но тут как раз и началась стрельба зенитной артиллерии у берегов острова. Дежеффи вызвал инженера, чтобы узнать, почему стрелка давления в кабине пошла вниз, но Мароши не отзывался. Дежеффи заглянул через окошечко в кабину: под напором воздушного потока по ней бешено метались карты, блокноты; прижатая к потолку маска глядела вниз пустыми глазницами очков. Как палка, стоял по ветру кислородный шланг. Еще не поняв, что случилось, Дежеффи встретился с расширенным взглядом бомбардира, переходившим с лица командира на приборы, управляющие сбрасыванием снаряда. Положение сбрасывателя зависело теперь только от бомбардира. От него, от мускулов его руки, от движения его пальцев зависело все.
Сквозь стекло маски Дежеффи было видно, что лицо бомбардира блестит от обильного пота.
Капли пота бегут по лбу, по щекам; капли собираются на носу и стекают в рот, капают в кислородный приемник шлема. Сосредоточенный взгляд бомбардира, как загипнотизированный, уперт в сигнальную панель
Зеленая лампочка на ней погасла. Вместо нее загорелась желтая – вторая степень готовности к сбрасыванию. Кабину ярко осветила трасса орудийной очереди, промелькнувшей у самого самолета. Машина резко метнулась в сторону. Бомбардир только потому удержал руку на приборе, что сам был крепко пристегнут к сиденью и составлял одно целое с самолетом, с креслом, со сбрасывателем, с бомбой.
Бомбардир все смотрел на сигнальную панель. Красная лампочка, означающая сбрасывание, все не загоралась. Рука бомбардира продолжала лежать на рычаге, не сходя с него и не нажимая его. Самолет получил второй сильный удар. Бомбардир все ждал красной лампочки.
