обычно тянутся подобно вереницам тяжело нагруженных слонов, шли все в одну сторону – к центру. Несколько раз автомобиль Баттенбери останавливался, пережидая, пока толпа перетечет через тот или иной перекресток.
Баттенбери владела уверенность, что на улицах столицы всякий с первого взгляда должен его узнать. А между тем люди его не замечали. Словно его новый портрет вовсе и не напечатали вчера во всех больших газетах.
– Что все это значит, Фрэй? – спросил он шофера.
– Когда я ехал за вами на аэродром, сэр, все было как будто в порядке. Но, видно, что-то переменилось, сэр.
– Не понимаю, – Баттенбери сдвинул брови, – что вы имеете в виду, Фрэй: что может перемениться? – Он отвернулся от шофера и сквозь автомобильное стекло увидел высокую фигуру полицейского. Тот стоял у перекрестка, прижатый к стене дома движущейся массой людей.
– Констебль!
Но прошло несколько минут, прежде чем полицейскому удалось подойти к автомобилю.
– Что это? – спросил Баттенбери, презрительно ткнув пальцем в толпу.
– Демонстрация, сэр.
– Куда они идут?
– К дворцу ее величества, сэр.
– Очистите мне дорогу.
Лицо полицейского утратило выражение каменного равнодушия.
– Извините, сэр, но…
– Вы не узнаете меня? – удивленно спросил Баттенбери.
Полицейский пожал плечами. На адмирала, командующего всеми наземными, морскими и воздушными силами Империи в составе УФРА, знаменитого покорителя Юго-Восточной Азии, победителя на Тихом океане, кузена ее величества, пожатие широких полицейских плеч произвело впечатление пощечины.
– Я… Я – Баттенбери!
Полицейский приложил пальцы к каске.
– Осмелюсь заметить, сэр, именно теперь не стоит это говорить.
– Вы сошли с ума, сержант!
– Взгляните, сэр, – и полицейский показал на колыхавшиеся над головами толпы транспаранты.
Баттенбери просто не пришло в голову поинтересоваться, что там написано. Но после слов полицейского он вынул из кармана очки. 'Долой УФРА!', 'Ни один солдат Империи не должен оставаться под знаменем УФРА…' А от того, что он увидел на следующем плакате, который несли две хорошенькие девушки, краска сбежала с лица адмирала: 'На фонарь палачей из УФРА!' 'Боже правый! Скорее прочь отсюда. Пока никто не спросил, чей это автомобиль'. Адмирал дрожащей рукой искал ручку дверцы, но констебль уже услужливо отворил ее.
– Я пойду… – растерянно пробормотал Баттенбери, – опустите руку, сержант. Я пойду…
– Если вы пойдете с ними, – движением туго поддетого ремешком подбородка полицейский указал на толпу, – то попадете туда, куда вам надо, сэр. Толкуют, что вот-вот во дворец прибудет новый премьер…
– Новый премьер?.. – испуганно переспросил Баттенбери.
– Премьер нового правительства вот-вот прибудет во дворец, чтобы представить ее величеству своих коллег, сэр. Впрочем, толком мы ничего еще не знаем, сэр.
Новая волна людей вливалась на перекресток. Какой-то человек с транспарантом споткнулся, и удар его палки пришелся по спине Баттенбери. Адмирал подхватил падающий транспарант и высоко поднял его над головой. Благодаря огромному росту адмирала его транспарант оказался выше всех остальных. Снизу Баттенбери не видел лозунга, который нес. Поглядывая своими глазами теленка на спутников, он думал только о том, чтобы добраться до дворца. А там будет видно. Баттенбери оглядел шедших рядом с ним людей, и на его лице появилось выражение восторга. Неожиданно для всех он крикнул: 'Долой УФРА! На виселицу Хойхлера!' Одни удивленно оглянулись, другие радостно подхватили: 'На виселицу провокаторов войны…' Через минуту толпа весело скандировала: 'На виселицу!' Баттенбери очень хотелось крикнуть: 'Боже, храни Империю!' Он уже открыл было рот, но передумал и только выше поднял свой плакат, чтобы он был еще лучше виден. На нем красовалась яркая надпись: 'На виселицу дурака Баттенбери!'
2
Итак, все ясно! Баттенбери сбежал; Тигерстедт исчез.
Хойхлер знал, что за каждым его шагом наблюдают. И знал, что делают это не только иностранные союзники по УФРА, но и свои. Вероятно, именно поэтому он проявлял особенную осторожность во всем, что делал и говорил сейчас, в минуты, которые решил сделать последними минутами своего пребывания в Фонтенбло. Подойдя к двери своего кабинета, он опустил защелку замка. Огляделся, прислушался, отомкнул дверцу сейфа. Перебирая бумаги, некоторые из них засовывал обратно в сейф, иные бросал в камин, часть откладывал на стол. Снова перебрав отложенное, выбросил еще кое-что. Оставшееся: несколько плотных пачек банкнотов и две книжки заграничных паспортов – рассовал по карманам. Захлопнув сейф, отпер кабинет и подошел к телефону.
– Цвейгель… – голос Хойхлера звучал непривычно мягко. В нем слышалась даже грусть. – Прошу вас: зайдите ко мне.
Когда оберст вошел, Хойхлер шагнул ему навстречу, и голос его звучал торжественно:
– Цвейгель!.. Совершенно экстренные обстоятельства принуждают меня к отъезду. Но я не мог отказать себе в удовольствии поздравить вас, – Хойхлер протянул Цвейгелю пару генеральских погон. – Они не очень новые, Цвейгель, но это только придаст им лишний вес на таких достойных плечах, как ваши. – Хойхлер сколупнул с погона две звезды, оставил одну. Когда он делал то же со вторым погоном, костяной нож для разрезания бумаги сломался. На погоне оставались еще две звезды. Хойхлер пошарил глазами по столу и, не найдя ничего, чем можно было бы сорвать вторую звезду, приложил двухзвездный погон как есть, с двумя звездами, к первому. Передавая их оберсту, улыбнулся: – Хорошее предзнаменование, мой дорогой Цвейгель: скоро здесь появится вторая звезда. А пока снимите ее сами, про запас. Поздравляю вас, мой дорогой генерал. Мы с вами вместе страдали здесь во имя великой миссии. Завтра в это же время, а может быть и раньше, вы последуете за мной. Вы получите мою директиву из-за Пиренеев. Мы не сдаемся. Мы только отступаем. Совсем ненадолго.
Цвейгель покачал головой.
– Чтобы повесить меня здесь, толпе не нужно много времени, – мрачно пробормотал Цвейгель.
– Но-но! Не каркайте, Цвейгель. До революции тут еще далеко. Вы никогда не были оптимистом, но на этот раз слушайте меня: еще немного усилий, и мы будем со щитом. Используйте эти несколько часов без меня, чтобы разобраться здесь в нашем архиве. Все эти тигерстедты в конце концов такие же отвратительные торгаши, как и их хозяева; за доллар они готовы предать родного отца, а не только нас с вами: жадны, трусливы и подлы!
Цвейгель усмехнулся.
– Положитесь на меня, экселенц: кто бы ни стал тут хозяином, они не получат ни одной строки, которая помогла бы отправить меня на виселицу.
Хойхлер нахмурился.
– Вы чересчур далеко смотрите, дорогой генерал Цвейгель. От этого у вас искажение перспективы.
– Это все же лучше, чем не видеть у себя под носом, дорогой генерал Хойхлер. В известном возрасте дальнозоркость…
Хойхлеру не понравилась фамильярность, но все же его голос прозвучал совсем весело, когда он воскликнул:
– Руку солдата! Если кому-нибудь и предстоит болтаться на виселице, то, во всяком случае, не нам с вами. Моя шея еще не чешется, уверяю вас. Не будьте же пессимистом и вы, мой милый Цвейгель! Руку!
