единой Европы от Атлантики до Урала как сообщества равноправных стран (может быть — регионов), а не государств первого и второго сорта, разделенных статусом в НАТО. Такая стратегическая цель была выдвинута еще горбачевской дипломатией, и шаги в этом направлении делались. Конечно, это выводит Европу из сферы гегемонии США, но делает ее более органичной, в большей степени способной противостоять угрозе с Юга (пока политика «мирового сообщества» создает в Европе мусульманский плацдарм). И главное — отказ от разделения на коалиции избавляет Европу от кошмара регулярного повторения европейских войн.
ВЫЗОВЫ XXI ВЕКА
В конце XIX века мир был полон самых лазурных ожиданий по поводу надвигающегося столетия. XX век представлялся временем расцвета всех тех ростков прогресса, коими так гордились современники Эдисона, Золя и королевы Виктории. Технические достижения должны были решить социальные проблемы и превратить быт людей в райское наслаждение. Либеральные и социалистические идеи обещали пришествие гуманного и солидарного общества. Все вопросы казались решенными теоретически, и дело стояло лишь за практическим воплощением лучезарных проектов. От отдельных мрачных предсказателей отмахивались. Но даже эти пророки предсказатели вряд ли поверили бы, что грядущее столетие станет самым кровавым в истории цивилизации, что архаическая жестокость будет поставлена на поток, что весь род людской окажется на грани уничтожения.
Сегодня, в канун следующего столетия, мы собираем осколки разбитого вдребезги. Восприятие идеалов преломляется через воспоминания о трагической практике недавнего прошлого. Но неутомимые идеалисты по-прежнему то и дело сообщают нам, что вот сейчас наконец открыт оптимальный закон жизни, и дело лишь в том, чтобы все страны дозрели до ценностей современной Западной цивилизации. «Век утопий» под занавес вернулся к старой либеральной утопии. Подобно марксизму, она обвиняет в утопизме всякого, кто ищет нечто более оптимальное, чем современное западное общество.
Наиболее последовательно либеральная утопия сформулирована в нашумевшей статье Фукуямы «Конец истории». XXI столетие представляется здесь так же, как в конце XIX века виделось недалекое будущее. Поступательное движение однообразного прогресса. Падение деспотий и провозглашение президентских и парламентских республик. Но в XXI в. все сложилось иначе, примерно так, как предсказывали М. Бакунин, Д. Лондон, Н. Бухарин и другие авторы, чьи предупреждения не были восприняты всерьез.
Есть все основания полагать, что и на этот раз дружного движения стран и народов в лоно современной западной цивилизации не получится. Прежде всего по той простой причине, что если все страны мира будут расходовать энергоносители с той же интенсивностью, что и США, то энергоносителей хватит на 4 года. «Современная Западная цивилизация» может существовать на планете Земля только в небольшом количестве удачливых стран и только в качестве исключения.
Западная модель общества, ставшая наиболее удачным порождением сверхиндустриального XX века, все же не смогла избавиться от врожденных пороков индустриализма, которые объединяют «капитализм» и «реальный социализм» и не дают им «путевки в будущее». Индустриализм — принцип организации общества, основанный на узкой специализации производителя — позволил человечеству получить в свои руки колоссальную мощь. Но эта мощь подвела человека к краю пропасти.
Кризис Индустриального общества — важнейший вызов XXI века. Дело в том, что узкая специализация делает каждого конкретного человека беспомощным. Согласовывать действия «подобных флюсу» узких специалистов должен профессиональный управленец. Эта фигура оказывается в центре индустриального общества, которое довело принцип управления до абсолюта, разрушив тысячелетнее крестьянское хозяйство и перестроив всю жизнь общества по образу и подобию фабрики. Современная цивилизация вывела новый тип человека ЧЕЛОВЕК УПРАВЛЯЕМЫЙ. Добропорядочный гражданин управляем во всем, он совершенно избавлен от необходимости думать своей головой. На работе за него думает менеджер и инженер. За порогом предприятия средний обыватель попадает в узкие каналы улиц и транспортных артерий, которые выбрасывают его в спальные районы, управляемые территориальной бюрократией. Человек приходит домой и попадает во власть телевизора, промывающего мозги удивительной смесью, в которой лишь специалист способен отделить правду от лжи.
Иногда индустриальному человеку предлагается выбрать себе наиболее высоких начальников. Но и здесь кандидатуры заранее выбираются партийными машинами. Их вожди разыгрывают красочные спектакли предвыборной борьбы и, возможно искренне, ненавидят друг друга. Но в это не меняет сути дела — в Америке и в Европе, в России и в Индии кандидатов на правящие должности подбирают партийные аппаратчики, которых меньше всего заботит партийная программа.
Да и сами программы ведущих партий различаются все больше на уровне лозунгов, а не на уровне конкретных предложений.
Гипертрофия управления в индустриальную эпоху является источником вполне конкретных болезней. Во-первых, человек не так одномерен, как требует от него индустриальная система. Человек не может быть винтиком, нужным лишь для выполнения своей специализированной функции на производстве. Человек должен развиваться многосторонне, должен понимать, зачем нужно то, что он делает. Жесткие рамки индустриальной механики, в которую он встроен, порождают нервозность, стрессы, инфаркты, инсульты и прочие «сбои», вызванные не конкретными конфликтами, а необходимостью постоянно подчинять себя жестким правилам жизненного конвейера.
Во-вторых, управленческая система неэффективна экономически. Работник получает указание от начальника. Но он не принимал участие в принятии этого решения и не знает, какими мотивами руководствовалось начальство. В результате начинает действовать «испорченный телефон»: каждое звено управленческой цепи понимает приказ по-своему, а находящийся на дне производитель и восе не понимает, зачем все это нужно. Отсюда равнодушие, вечные производственные нестыковки. Конечно, рабочие как-то смягчают ситуацию, внося в указания сверху долю своего здравого смысла. Поэтому точное выполнение всех правил и инструкций — это форма забастовки, парализующая производство. Но в целом рабочий равнодушен к результатам производственного процесса (лишь бы предприятие не разорилось), и потому доля здравого смысла и трудового рвения на производстве не велика. Рабочий стремится не к сотрудничеству с администрацией, а к тому, чтобы укрывать от нее резервы рационализации производства. Инициатива наказуема.
B-третьих, основанное на управлении индустриальное общество противостоит не только природе человека, но и Природе Земли. «Правила игры», которым подчиняется индустриальная машина, сами по себе не учитывают разрушение среды. Природа, как справедливо заметил один из теоретиков экологического движения Ю. Каматов, не является субъектом рынка и управления. С ней не надо договориваться. Начальники договориваются между собой, как им делить природные ресурсы. Природа не участвует в этих переговорах. Более того. Решения о строительстве вредных предприятий принимают одни люди, а дышат их выхлопами — другие. И только сопротивление последних может заставить чиновников как-то учитывать экологическую в своих рассчетах. Но разовые акции протеста принципиально не меняют ситуации. Информация о положении в области окружающей среды концентрируется в чиновничьих кабинетах. На стороне властьимущих — всесильное телевидение и охрана «порядка». Митинги проходят, а люди продолжают умирать от рака, задыхаться от астмы, страдать кожными заболеваниями, производить на свет уродов.
