перепалкой, так как адвокат никогда за словом в карман не лезет и его трудно обвинить в отсутствии темперамента.
Последней покинула зал секретарь суда, которая вела протокол заседания. Эта девушка тоже не могла пожаловаться на то, что у неё мало работы.
Родимое пятно или шрам
Первым свидетелем обвинения был Юзеф Бараньский, автор лагерных воспоминаний «Я пережил ад и Освенцим». Историк подробно рассказал, как в июле тысяча девятьсот сорок первого года он случайно попал в облаву, когда с пачкой «газеток» возвращался из Петркова. «Газетками» тогда называли подпольные польские издания, пояснил он. Из гестапо в Брадомске его перевели в Петрков, откуда потом отправили в концентрационный лагерь в Освенциме. Он был одним из немногих, кого успела освободить из этой «фабрики смерти» Советская Армия.
— Свидетель, вы узнаёте обвиняемого? — спросил один из заседателей,
— Ещё бы я его не узнал! Для меня очевидно, что на скамье подсудимых сидит Рихард Баумфогель, шеф гестапо в Брадомске.
— У меня есть вопросы к свидетелю, — поднялся с места защитник.
Председатель вопросительно взглянул на прокурора, который по традиции первый задаёт вопросы свидетелю обвинения. Но Щиперский, довольный категоричностью показаний Бараньского, с вопросами не спешил.
— Пожалуйста, — разрешил он. — Не сомневаюсь, что пан Бараньский с удовольствием ответит защитнику.
— Свидетель, подвергались ли вы пыткам в брадомском гестапо?
— Да. Меня избивали, подвешивали за руки, били по пяткам, морили голодом и жаждой. В общем, познакомился с обычным букетом методов, применявшихся гестаповским следствием.
— Свидетель, можете ли вы подтвердить, что вас пытали по личному указанию Баумфогеля?
— Нет, не могу.
— Свидетель, находился ли Баумфогель среди тех, кто вас пытал?
— Нет, при пытках он не присутствовал.
— На снимке, взятом из вашей книги, который, как вы только что изволили заметить, найден лично вами, видны три гестаповца. В одном из них вы узнали Баумфогеля. А что вы можете сказать в отношении двух других?
— Эти люди мне не знакомы.
— И вам не приходилось их видеть в гестапо в Брадомске?
— Нет, я их там не встречал.
— Сколько сотрудников числилось в брадомском гестапо?
— Не знаю, но предполагаю, что не меньше тридцати человек, не считая роты охраны.
— Сколько времени вас продержали в брадомском гестапо?
— Около трёх недель.
— И всё это время вы находились в камере?
— Нет, иногда мне приказывали мыть полы, убирать коридоры и другие помещения.
— То есть у вас была возможность видеть весь персонал гестапо?
— Да, была.
— Включая Баумфогеля?
— Иногда он проходил по коридору, когда я занимался уборкой.
— Вы хорошо запомнили его в лицо?
— Я избегал на него смотреть. К тому же старался ничем не привлекать к себе его внимания, так как это могло для меня плохо кончиться.
— И в то же время на очной ставке вы сразу узнали в обвиняемом Баумфогеля. Чем это можно объяснить?
— Разве можно не заметить его шрам, или родимое пятно? Отметина на его лице абсолютно такая же, как на снимке. Ошибиться невозможно.
— А сейчас я прошу вас не спешить с ответом. Кого всё-таки при опознании вы узнали: Баумфогеля, шефа гестапо в Брадомске, или же человека, изображённого на фотографии, которая появилась в вашей книге?
— Да ведь это одно и то же лицо, — отбивался свидетель.
— А если мы предположим, что это не так?
— Тогда, пожалуй, того, кто сфотографирован.
— Вам приходилось видеть, убирая коридоры, разных гестаповцев. Наверное, всех, кто работал в Брадомске. Как же вы просмотрели этих двоих, изображённых на снимке?
— Их я в гестапо не видел.
— Приходилось ли вам бывать в кабинете Баумфогеля?
— К счастью, нет. Я вообще не делал уборку в кабинетах. А били меня и допрашивали в небольшом помещении в подвале, рядом с камерой, где я сидел…
— В объектив фотографа попали три плётки. Вы видели такие «игрушки» в Брадомске? Вас никогда ими не били?
— Для этих целей наши палачи употребляли стальные прутья или обрывки кабеля. Ни у одного из них я не видел плётки.
— Носил ли Баумфогель мундир?
— Я его видел всегда только в штатском. Обычно он ходил в костюме пепельного цвета.
— Ещё один вопрос. В ходе предварительного следствия вы говорили представителям милиции, что у Баумфогеля на щеке был шрам. А сейчас вы употребили выражение «родимое пятно». Вас научили этому в милиции?
— Я протестую! — возмутился прокурор.
— Вопрос отклонён, — сказал председатель.
— Свидетель, вспомните, тогда в Брадомске, во время оккупации, вы слышали разговоры о том, что у Баумфогеля на щеке есть шрам?
— Да, я слышал об этом от других заключённых. Они говорили, что вроде бы Баумфогель хвастался своим ранением, за которое получил Железный крест из рук самого Гитлера. Впрочем, это красное родимое пятно очень похоже на шрам, какой остаётся после рваной раны — например, от осколка гранаты или шрапнели. Оно сразу бросается в глаза. Ну, а чтобы квалифицированно отличить шрам от родимого пятна, надо, наверное, иметь медицинское образование.
— Благодарю вас, у меня больше нет вопросов.
Прокурор, видя, что разбирательство принимает не слишком благоприятный оборот, поспешил на выручку свидетелю.
— Пан Бараньский, где размещалось гестапо в Брадомске?
— В здании одной из школ, приспособленном для нужд этой организации.
— То есть немцы выбрали большое здание?
— Я бы сказал, средних размеров. Двухэтажный дом, стоящий в глубине двора, несколько в стороне от улицы. Вообще Брадомск перед войной был небольшим городом.
— Как распределялись комнаты внутри здания, в то время, когда там хозяйничало гестапо?
— На первом этаже размещались казарма роты охраны и помещения некоторых хозяйственных служб. На втором находились кабинеты сотрудников гестапо, а в подвале — камеры предварительного заключения и комнатушки для «специальных допросов» — так на официальном языке назывались комнаты пыток.
— Мог ли шеф гестапо не подозревать, что в подвале пытают людей?
— Это исключено. Все знали, когда начинались «специальные допросы», потому что в такие минуты запускали на полную громкость какую-нибудь весёлую музыку, чтобы заглушить крики истязаемых.
