— А ему приходилось до этой поездки бывать в Кракове?
— Не думаю. Он совершенно не ориентировался в этом городе. Помню, когда мы отошли от автобуса, он даже не сумел найти обратную дорогу. Хорошо хоть, что запомнил название улицы, где мы остановились. Прохожие объяснили, как до неё добраться.
А Рихард Баумфогель, в отличие от моего подзащитного, часто бывал в Кракове у своего начальства, — заметил адвокат. — Уж он-то наверняка должен был знать расположение улиц в этом городе.
— Всегда можно притвориться, что ты никогда не был в том или ином городе и не владеешь каким-то иностранным языком, — заметил прокурор.
— Притворяться перед собственной женой? Но зачем? Разве кого-нибудь удивило бы, что Врублевский, учась в Гданьском политехническом институте, предпочёл там изучать немецкий, а не английский язык? Однако он, как мы знаем, сделал выбор в пользу последнего. Знать город Краков — это не преступление. Обвиняемый, если уж на то пошло, мог неоднократно посещать его в послевоенное время.
— Извините за нескромный вопрос: вы спите с мужем в общей спальне? — спросил адвокат.
— Да.
— Тогда вы, разумеется, должны знать, бредит ли он во сне.
— В последнее время он уже перестал бормотать по ночам, но в первые годы нашего супружества его постоянно мучили кошмары: то он во сне бросался в атаку, то отдавал какие-то приказы. Когда я его будила, он был весь в поту, его колотила нервная дрожь.
— Не кричал ли он во сне по-немецки?
— Никогда. Клянусь жизнью наших детей. Никогда, слышите — никогда!
— Может быть, он бредил на каком-нибудь другом иностранном языке?
— Порой мне казалось, что я различаю отдельные русские слова.
— По-видимому, не русские, а белорусские, — уточнил обвиняемый.
— Обвиняемый, владеете ли вы русским языком? — спросил председатель.
— Очень слабо. Учил его в старших классах средней школы, то есть сразу После демобилизации.
— А откуда вы знаете белорусский?
— Этот язык мне очень близок, потому что деревни в Несвижском районе были или чисто белорусские, или со смешанным польско-белорусским населением, как в моей родной Бжезнице. Белорусский я знаю с раннего детства.
— Обвиняемый, кто вы по национальности — белорус или поляк? — спросил один из заседателей?
— Все члены нашей семьи всегда считали себя поляками.
— Свидетельница, что вы можете добавить к уже сказанному?
— Я любила его и продолжаю любить! Никогда не поверю в его вину, даже если он будет осуждён!
— Вопросов больше нет, — заявил Рушиньский, почувствовав рискованность ситуации: Врублевская, поддавшись эмоциям и желая выгородить мужа, могла восстановить против себя судей, снизив тем самым весомость показаний.
Последними давали показания присутствовавшие в зале эксперты, которые во время предварительного следствия участвовали в медицинских обследованиях обвиняемого. Они показали, что Станислав Врублевский, или Рихард Баумфогель, — мужчина нормального телосложения, без физических отклонений и психических расстройств, с нормальной для его возраста памятью, хорошим слухом и несколько ослабленным зрением. Способности выше средних. Эксперты указали, что, по их мнению, обвиняемый дееспособен и Может отвечать за свои действия.
Затем как прокурор, так и защитник представили суду различные документы, прося приобщить их к делу в качестве доказательств. Рушиньский, например, представил характеристики на Врублевского с места работы и из нескольких общественных организаций, в деятельности которых он принимал активное участие. Ещё адвокат попросил приобщить к делу справку о прохождении его подзащитным воинской службы в годы второй мировой войны, а также фотокопии наградных документов на две медали — «Крест Храбрых» и серебряный крест ордена «Виртути Милитари». Суд удовлетворил просьбы обвинителя и защитника.
Поскольку список свидетелей был исчерпан, председатель судейской коллегии объявил перерыв на два дня. Именно; столько времени попросили прокурор и защитник для подготовки своих заключительных речей.
«Я сожалею о случившемся…»
Во вводной части своей обвинительной речи прокурор Щиперский напомнил, что политика немецких оккупантов в Польше была подчинена задаче физического уничтожения польского народа. Этим объясняется кровавый террор, развязанный гитлеровцами на польских землях, который сопровождался нещадным грабежом народного достояния. Экономика страны была полностью подчинена поенным целям фашистской Германии. Для осуществления захватнических планов гитлеровцам требовался мощный и беспощадный аппарат управления оккупированными территориями. Функции та кот аппарата приняло на себя прежде всего гестапо. Соответствующие законы Гитлера и созданного им «правительства» — генерального губернаторства помогли сосредоточить в руках гестапо поистине неограниченную власть, наделили эту организацию правом распоряжаться жизнью и смертью миллионов поляков.
— Нельзя, конечно, делить гестаповцев на «добрых» и «злых», сказал прокурор, — но даже в той ситуации, которая существовала в Польше, среди них попадались не просто жестокие фанатики, а настоящие изуверы-садисты, которых и людьми-то назвать язык не поворачивается, которые в истреблении польского народа, и прежде всего его интеллигенции, составлявшей цвет нации, проявляли особую изобретательность и изощрённость.
Одним из таких извергов, — подчеркнул Щиперский, — был Рихард Баумфогель. Постоянно опасаясь, что неарийское происхождение помешает ему сделать карьеру, он с первых дней появления в Брадомске употребил свою энергию на практическую реализацию политики геноцида. В этом, как, впрочем, и во всём остальном, Баумфогель старался подражать своему покровителю Рихарду Гейдриху, «прославившемуся» бесчеловечным отношением к представителям еврейской нации. Некоторые исследователи склонны объяснять его патологическую ненависть к евреям, в частности, тем, что этот фашистский главарь сам был наполовину евреем. А у его последователя — палача из Брадомска, в жилах которого текла и польская кровь, не было более заветного желания, чем истребить всех поляков, от мала до велика. Лишённый возможности добиться этого в масштабе страны, он постарался реализовать свою цель хотя бы в пределах одного района. В этом суть ответа на вопрос, почему репрессии в Брадомске были более кровавыми, чем, например, в соседних Петркове или Ченстохове, хотя и там немецкий террор нарастал с каждым годом войны.
Баумфогель сам ни в кого не стрелял, пальцем — если понимать буквально — никого не тронул. Ни один из свидетелей не мог обвинить его в этом. Но он был вдвойне опасен тем, что не убивал в ярости, а методично разрабатывал планы уничтожения людей и следил за тем, чтобы исполнители его воли обязательно воплощали эти планы в жизнь. В своей звериной ненависти ко всему польскому Баумфогель невероятно последователен: он, например, никому не доверял выбор места казни, стараясь не лишать себя такого удовольствия.
Очень показательной для этого человека, — продолжал прокурор, — является беседа со свидетельницей Марией Якубяк. Судьба арестованных на мебельной фабрике была несомненно предрешена. И несмотря на это, Баумфогель, понимая, что он не может физически уничтожить жену одного из арестованных, решает подвергнуть её пытке иного свойства — пробудить в душе надежду на спасение мужа. И вот идёт игра на душевных струнах убитого горем человека, доставляющая ему необычайное наслаждение. Вы помните, как он принимает Якубяк в своём кабинете, как угощает её кофе, интересуется
