убивалась. С детьми у нее потом не очень гладко складывалось. Известное дело, как женщина энергичная, она сама привыкла всем распоряжаться, а дочери замужем, сыновья женаты. Несколько хозяек в доме, и каждой хочется командовать. Ну а поскольку она нестарая еще была, то и предпочла работать, а не сидеть на чужих хлебах и нянчить внуков. Несколько лет проработала здесь, в Цеханове, но мы-то с ней знакомы с детских лет. Мы ведь из соседних деревень. Тонечка старше меня почти на пятнадцать лет, — пояснила она.
— Сколько ей было лет, когда она овдовела?
— Больше сорока. Она рано вышла замуж, так уж водится в деревне. Сама еще молодая, а дети взрослые. Но за мужчинами никогда не бегала. Не то что эта Витка Млеко из Лорцинека, путалась со всеми парнями из окрестных сел, а теперь и здесь, в Цеханове, счастья ищет.
— От вас ничто не укроется.
— Да нет, пан Хшановский, я сплетни не собираю. Но чего только не наслушаешься здесь за целый день! Уши-то не заткнешь. Не было такого в Цеханове или в округе, о чем бы я через два часа не узнала во всех подробностях. Видно, людям делать нечего, коли есть время языки чесать. Ксендзу на исповеди или матери дома того не скажут, что тут говорят в очереди за ста граммами колбасы. И продавщицам рассказывают разные новости. Сюда ведь приходят не только за покупками, а как в салон или в кафе какое-нибудь — поговорить. Чего ради платить деньги в «Ягеллонке», когда в САМе можно бесплатно досыта наговориться.
— Это правильно, — согласился сержант.
— Да знаете, кабы я стала все это записывать, получилась бы целая хроника Цеханова, о какой ни ваша милиция, ни городской Совет и понятия не имеют. Уверяю вас.
— Значит, Михаляк была у вас в четверг, за неделю до гибели?
— А как же, была. Я еще уговаривала ее петь у нас в хоре на концерте в годовщину Освобождения, потому что наш теперешний альт ни в какое сравнение с Тонечкиным голосом не идет.
— А вы не знаете, что Михаляк в тот день делала здесь, в Цеханове?
— Пан Хшановский, когда женщина выбирается раз в неделю, а то и в две недели за пятнадцать километров в город, у нее столько дел тут, что неизвестно, с чего начать. И в уездный отдел кооператива нужно зайти, чтобы отчет сдать и товар из них выбить, иначе они одну ерунду пришлют. Ведь если сам не добьешься, так и не получишь — другие уведут. Ну и в универмаг заглянуть надо, может, что новое появилось. Вы же знаете, как теперь с обувью: полки ломятся, а купить нечего. И с тканями то же самое. С родными и знакомыми хоть несколькими словами переброситься нужно. Еще к парикмахеру зайти, укладку сделать, и к уездному начальству — там всегда дела найдутся. А времени на все — в обрез. Ведь домой нужно возвращаться засветло. Поэтому я с Тонечкой говорила всего минут пять. Она заскочила по дороге ко мне в магазин. Да у меня и у самой времени не было, работа ведь не ждет…
— Намек ваш понял, — рассмеялся сержант и начал прощаться с разговорчивой заведующей.
Та оправдывалась:
— Это к вам не относится. Для старых друзей у меня всегда минутка найдется.
— Увы, меня тоже работа ждет. Мне еще надо увидеться с начальником уездного отделения. Специально ради этого и приехал в Цеханов.
— Догадываюсь, в чем дело! Скоро экзамены на аттестат зрелости. Ну а потом вы, наверно, хотели бы попасть в офицерскую школу. Ведь правда?
— Все это не так просто. И аттестат еще вилами на воде писан. А в офицерскую школу попасть и того труднее.
— Не надо прежде времени падать духом, пан Хшановский. Ваши учительницы — все до одной — мои покупательницы. Можно шепнуть словечко ради такого доброго приятеля, как вы, пан сержант. И жена начальника милиции каждый день приходит за покупками. Для нее у нас всегда свежая ветчинка находится. Не на прилавке, так под прилавком. Дело известное: ты — мне, я — тебе. Так что замолвить словечко я всегда могу.
— Если бы мои успехи только от этого зависели! Ведь все гораздо сложнее.
— Ну доброе слово никогда не повредит, — убежденно сказала заведующая. — Всякая жена крутит мужем, как ветер мельничными крыльями.
— Только не нашим начальником, — вздохнул Хшановский и, распрощавшись с заведующей, поспешил в отделение.
— Ну вот, совсем другое дело! — встретила его симпатичная секретарша начальника. — Сразу видно, что над вашей прической поработали прелестные ручки панны Галинки.
— Вовсе нет, меня обслуживал пан Кароль.
— Он хороший мастер, но, по-моему, слишком любит болтать. Интересно, что он вам рассказывал?
— Мы обменялись мнениями насчет новинок в парикмахерском искусстве.
— Ну и к какому пришли выводу? — рассмеялась Эля.
— Я убедил его, что сейчас самая модная парижская прическа — а ля трапеция. И подробно объяснил, как она выглядит.
— В самом деле? — Эля смотрела на сержанта так, словно видела его первый раз в жизни. Он вдруг перестал быть старым увальнем Хшановским, в нем появилось что-то значительное. — Трапеция? — повторила она.
— Ну да, трапеция. Я кое-что в этом понимаю. Трапеция — сейчас самая модная прическа. Особенно равнобедренная. В которую можно вписать окружность.
— Фантастика! — Восхищение Эли возрастало с каждой секундой. — Завтра утром зайду к пану Каролю и попрошу, чтобы он меня так причесал.
—•' Лучше зайти после полудня, — очень серьезно заметил Хшановский. — С утра он будет причесывать жену начальника. Ей тоже захотелось сделать себе трапецию. Впрочем, я мог бы составить вам протекцию.
— Золотко! Век вас буду помнить. Майор сказал, что торопится в комитет, но я уговорю его вас принять…
Панна Эля сорвалась с места, исчезнув за дверьми, обитыми коричневым дерматином. Вернувшись, она с торжеством объявила:
— Майор просит вас зайти, — и, понизив голос, добавила: — Он сегодня в хорошем настроении. Воспользуйтесь. Это вам за трапецию!
Действительно майор встретил Хшановского очень благосклонно.
— Садитесь, сержант, садитесь. Что там у вас? Жена, дети здоровы? А как работа? Я не об этом налете — Левандовский уже принял дело, пусть он теперь переживает. Я имею в виду отчет.
— Ясно, пан майор, отчет мы заканчиваем. На будущей неделе я представлю его в письменном виде. Процент преступлений и нарушений в этом квартале у нас еще уменьшился.
— Но убийство Михаляк вам всю статистику попортило, — усмехнулся начальник милиции.
— И этого бандита поймаем, — заверил его сержант. — Я к вам именно для того и явился.
— Что-о? — удивился начальник. — Слушаю вас…
— Я хотел просить, пан майор, чтобы вы позволили мне принять участие в ведении следствия.
— В деле «человека со шрамом»?! — В голосе майора послышалось искреннее изумление. До сих пор каждый из его подчиненных стремился всеми силами увильнуть от этого.
— Так точно, пан майор. Я знаю, что дело очень сложное, но хотел бы попытаться. Вдруг мне повезет больше других.
— Вы смелый человек, сержант. Сразу видно: ордена свои вы получили вполне заслуженно — не прятали голову под перину. Жаль только, что некоторые решения вы принимаете поздновато.
— Как это понимать, пан майор?
— Ну хотя бы этот ваш аттестат зрелости. Разве не могли вы получить его лет двадцать назад? А не теперь, когда вам сорок стукнуло.
— Мог, пан майор. Да глуп был тогда. Мне казалось, что главное здесь, — сержант поднял руку и напряг мощные мускулы, — а не там, — и он выразительно постучал себе пальцем по лбу.
— Хорошо, что хоть на старости лет поняли. Как дела с учебой?