— Не я говорю парадоксами. Парадоксальна жизнь.
— И все-таки объясни мне, Питфей, почему победа ахейцев может обернуться для них катастрофой?
— Это очень просто. Ты, я думаю, согласишься со мной, что наше благополучие зависит не только от нас самих, но и процветания тех, кого мы по недомыслию называем своими врагами. Ты посмотри на эту бедную каменистую землю. Свое у нас — только оливки и виноград, и одаренные неугомонные люди — мастера, художники и матросы. Нам нужны мир и торговля. Люди хеттской земли, люди Ассувы — это щит от диких народов Севера. Разве можно радоваться их неудачам? Если бы не троянцы и их союзники, орды варваров дошли бы до Египта, все сметая на своем пути. Пусть они не достигли бы берегов Пелопоннеса, но они разрушили бы Трою, Тир, Угарит и Фарос. А без них наши города пришли бы в запустение. Мы стали бы дикими пастухами, как наши предки, если не превратились бы в троглодитов — пещерных людей, не знающих слова и закона.
— Возможно ли это, Питфей? Могут ли стать дикарями те, кто вкусил божественной мудрости?
— В каждом из нас живет дикарь, и все мы живем на вулкане безумия.
Взглянув в глаза Питфея, Эгей невольно вздрогнул. Его всегда смущал и тревожил, и в то же время влек к себе странный гипнотизирующий взгляд чуть раскосых восточных глаз его друга. Он видел в нем отражение холодной рассудочности, доходящей до отрицания всего святого. Но в этот раз его поразило другое. Он почти физически ощутил, что там, в глубине этих раскосых глаз, скрывается темная, загадочная сила, еле сдерживаемая нечеловеческим усилием воли. У Эгея не возникло ни малейших сомнений относительно того, что произошло бы, если бы эта сила вдруг вырвалась наружу — катастрофа! Он закрыл глаза и слегка отпрянул назад.
— Где же выход? — растерянно прошептал Эгей.
— В равновесии. Чрезмерная мудрость так же опасна, как и безумие. Все чрезмерное опасно — и мудрость, и любовь, и добродетель. Поэтому боги не любят ничего чрезмерного и жестоко карают за это. Вспомни моего деда Тантала. Знаешь, что я тебе скажу? — Порой мне кажется, что весь мой род проклят богами. Мы как прокаженные. Соприкосновение с нами несет несчастье людям.
— Что ты говоришь, Питфей! Не твоя ли мудрость и умение понять сокровенный смысл знамений, посылаемых богами, помогали людям, предостерегали их от роковых решений и спасали от гибели?
— Страшные предчувствия мучают меня...
— Каковы бы ни были эти предчувствия, дар предвидения, которым ты обладаешь, подскажет тебе разумный выход и путь к спасению.
— Дар предвидения... Да, мой внутренний голос часто подсказывал мне правильные решения и помогал избегать роковых ситуаций. Но какова природа этого внутреннего голоса? Я люблю логически мыслить, мне нравится ясная красота гармонии чисел Аполлона. Здесь все понятно: красиво значит истинно. Но мой внутренний голос не от Аполлона, он сродни безумию. Он рождается где-то в глубине, во мраке и вырывается наружу, разрывая цепь логических умозаключений. Я знаю лишь одно — то, что говорил он до сих пор, сбывалось. Но будет ли так и дальше? Не приведет ли он к гибели и меня, и других?
— Мой друг, я уверен, что ты находишься под покровительством могущественного бога, того, чья природа, действительно, сродни безумию, но безумию не губительному, а созидающему, святому безумию. Я говорю о Дионисе. И если этот могущественный бог избрал тебя своим глашатаем, зачем ему желать твоей погибели? А теперь, Питфей, я хотел бы попросить у тебя совета. Не поможет ли мне твой бог-покровитель, который загадочным образом связан со святилищем Аполлона в Дельфах — ведь и могила его в храме сына Латоны и сам он, как говорят, зная тайные источники жизни и смерти, имеет непосредственное отношение к прорицаниям пифии — так вот, не поможет ли мне этот бог постигнуть смысл изречения оракула Аполлона?
— Так что же изрек тебе Аполлон?
— Его изречение на редкость странное — «До приезда в Афины бурдюк не развязывай, пастырь народа». В целом, смысл изречения мне ясен. «Не развязывай бурдюк», — видимо, означает «не вступай в связь с женщинами». Видимо, так, а может быть, и не так. И к тому же, я никак не могу понять, каким образом это поможет мне приобрести потомство. Когда я заявил об этом жрецам, они ответили мне весьма неучтиво: «Ты не знаешь, царь, зато Аполлон знает». И вот с этих пор не выходит у меня из головы эта фраза. А главное, в душе смутное беспокойство. И мучает меня предчувствие, что в изречении оракула есть ускользающий от меня более глубокий смысл. Вот почему, не долго думая, я отправился из Дельф, не заезжая в Афины, прямо к тебе.
— И правильно сделал. Что я тебе могу сказать... Мне кажется важным не столько само изречение оракула, сколько то беспокойство, которое оно вызвало в тебе. Что-то подспудно зрело внутри тебя, и слова Аполлона упали, как семя, в благодатную почву. Такое бывает накануне великих решений и великих событий. И я думаю, не случайно это вещее беспокойство направило тебя сюда.
