испепеляющей страсти, изнурительной борьбы с самим собой и роком, преследующим его.
Когда Гипподамия упрекала Пелопа в изменах, тот вскипал, вспоминал первую брачную ночь, Миртила. Он начинал паясничать и безобразно кривляться. Его намеки становились все более гнусными. С сарказмом смакуя сплетни о преступной любви Эномая к своей дочери, он давал понять, что эта любовь не осталась безответной.
Со временем у него появилась какая-то болезненная наклонность копаться в прошлом Гипподамии. Трудно даже представить, откуда он выискивал мелкие и, казалось бы, совершенно невинные эпизоды из ее жизни до замужества, но которые в его интерпретации становились крайне двусмысленными. Вероятно, иногда он действительно попадал в цель, ибо Гипподамия бледнела и смотрела на него испуганно, словно перед ней находился всевидящий дух, чем доставляла ему несравненное наслаждение. Если же принять за веру все, что говорилось им, нет такого порока, которому втайне не предавалась бы или не была подвластна его супруга.
Напрягая память, Пелоп концентрировал внимание на своих собственных впечатлениях, относящихся к периоду знакомства с Гипподамией. В его памяти порою всплывали новые детали, прочно забытые им. Тогда он прошел мимо них, не придав им какого-либо значения, но теперь в свете трагических событий и всего пережитого, они вдруг приобрели особый смысл и воспринимались им как откровение.
Пелоп вспомнил, например, свою случайную встречу с Миртилом накануне состязания. Эта встреча оставила у него неприятный осадок, и он постарался забыть о нем. Сейчас же, пытаясь в мельчайших подробностях восстановить весь этот эпизод в своей памяти, он понял, что неприятный осадок был вызван не только советом Гипподамии склонить Миртила к преступлению, предложив ему «что угодно», но и каким-то гнусным выражением лица возничего Эномая, фамильярной ухмылкой. Потом в памяти всплыл стих, который продекламировал Миртил, встав в позу жреца и нагло глядя прямо в глаза Пелопу. Это было или из гимна Афродите или изречение оракула. Стих мог показаться совсем невинным:
Ждет награда великая тех,
Кто последует зову Киприды.
Его можно было воспринять как предсказание победы на предстоящем состязании и Пелоп сделал вид, что он понял стих именно таким образом. Более того, он сам себя попытался убедить в том, что Миртил вложил в свой стих именно этот смысл. Но ведь все было не так. Потом это стало совершенно очевидным. Однако и тогда, при встрече, Пелоп почувствовал двусмысленный характер декламации Миртила. Кто следует зову Афродиты и кого ждет великая награда? Не давал ли он понять Пелопу, какой ценой тот может одержать победу на состязании и получить в жены Гипподамию? Не хотел ли он согласия, санкции Пелопа на преступление и награду за него? Но зачем ему нужна была эта санкция? — Чтобы привязать его к преступлению, чтобы унизить счастливого соперника, отомстить ему за свои муки, за то, что «одна ночь», которая обещана Миртилу как наивысшая награда, будет повторяться сотни, тысячи раз для Пелопа. И к тому же, в тот момент он чувствовал свою силу — от него зависело все. Что мог сделать Пелоп? Он мог согласиться, дав «санкцию», или погибнуть. Пелоп ничего не сказал. Он сделал вид, что не понял Миртила. Он не отказался и тем самым дал «санкцию» и на преступление, и на ночь со своей женой в качестве награды за преступление.
Странным и таинственным образом все действующие лица этой драмы оказались связанными между собой. Вначале существовал треугольник — Эномай, Гипподамия и Пелоп. Был ли выход из этого треугольника менее трагическим? Допустим, Пелоп и Гипподамия бежали из Писы... Куда они могли направить свои стопы? — Вероятно, в Фивы, к сестре Пелопа Ниобе, жене фиванского царя Амфиона. Но в этом случае неизбежно произошел бы вооруженный конфликт между федерацией южных ахейских государств и Фивами, отношения между которыми и без того были достаточно напряженными. И тогда, все равно, кто-нибудь из них должен был погибнуть — Эномай или Пелоп, только спор между ними решался бы не в состязании на колесницах, а на полях сражений с участием тысяч людей.
Теперь другой вопрос: кто несет ответственность за преступление — Эномай, Гипподамия, Пелоп? — Каждый из них и никто. Это трагическое сплетение обстоятельств и причин, уходящих в глубь, в прошлое, в подсознание.
После гибели Эномая возник новый «роковой треугольник» — Гипподамия, Пелоп, Миртил. И опять выход из него произошел путем преступления, причем с математической неизбежностью. И в этом преступлении виновны были все трое и никто.
Ясно одно — преступление рождает преступление и мы оказываемся как бы в замкнутом порочном круге. Во всяком случае, проклятие, тяготевшее над Пелопом, перешло на его потомков.
У Пелопа и Гипподамии было семеро детей. Особенно ее тревожило то, что у них был сын, который, будучи признан Пелопом, воспитывался у нее на глазах как принц и один из наследников царя Писы. Этот факт превращал отношения между Пелопом и Хрисиппой практически в неофициальный брак, который легко мог стать и официальным, если бы «роковая страсть», владевшая Пелопом, со временем ослабла. Царицу угнетала возрастающая привязанность Пелопа к юному Хрисиппу, что, впрочем, было вполне естественно, поскольку дочери, горячо любимые им, покинули Пису, сыновья Гипподамии стали взрослыми, а в его отношениях с Атреем, Тиестом и Алкатом усиливалась отчужденность и даже неприязнь.
Атрей и Тиест были
