89
Итак, несколько дней спустя, к полуночи, я приехал в Сен-Клу. Я приготовился к этому испытанию. Я выбросил из памяти все, чтобы осталась только холодная решимость. Я постарался, в предвидении встречи, не зная точно, чем она завершится, избавиться от всех особых примет. Я выбрал духи, которыми никогда не пользовался. Я пригладил лаком волосы. Я надел на палец обручальное кольцо. В течение нескольких дней перед встречей я постарался усвоить чужие жесты. Но начиная с какого жеста перестаешь быть собой? И кто знает, не будет ли остаток моего почерка в манере поведения еще более красноречивым, чем откровенное признание? Этот набор хитростей показался мне мелким и смешным, когда моя машина въехала на дорогу, которая вела к подъезду. Я не знал, захочется ли мне замаскироваться или открыться.
Дом Анжелики был в этот вечер освещен как для большого приема. Оттуда уже издали был слышен шум праздника, хотя его и заглушал зимний моросящий дождь. Фонари, расставленные от самой решетки ворот, добавляли пышности дому, который весь блестел от сырости. В окнах первого этажа, закрытых решетками, было видно, как мужчины и женщины танцуют котильон. Зачем я снова приехал сюда? Хочу ли я действительно снова найти Аврору — или, найдя, окончательно утратить? Любопытство толкало меня к окончательному разочарованию. Любовь, или то, что ее поддерживало, тянула меня назад. Я был решителен и взволнован. Мне суждено было приобрести опыт — но какой? Передо мной мелькнуло видение птицы, которую смерть настигла в полете.
Кончилось тем, что я вошел в большой прокуренный салон, где для шумной толпы на украшенной цветами и лентами эстраде играл с почти грустным задором небольшой полуодетый оркестр. Несколько типов, с которыми я встречался в Мужене, посмотрели на меня с видом заговорщиков. В этом веселье было что-то зловещее. Наглые мужчины. Девицы, чей усталый вид напомнил мне о Дорис. Некоторые старательно смеялись. Другие наливали шампанское в свои туфли. На диване, около камина, я заметил Кантёлё. С обеих сторон от него сидели два создания, подставляя ему голые белые груди. У меня под мышкой был рисунок Ватто. Никто в этой ситуации не мог выглядеть более нелепо.
Орсини и Анжелика были в другом салоне. Они сидели возле игорного стола, где молодая девушка в причудливом наряде раскручивала рулетку, как робот. Оба были в костюмах китайских мандаринов. Длинные накладные косы, щеки нарумянены, лица выбелены. Орсини подал мне знак подойти. Он грубо забрал у меня мешавший мне рисунок.
— Я знал, что все этим кончится…
Он, смеясь, оглядел Ватто.
— Все-таки надо будет убрать пятна крови…
У меня было ощущение, что мой отец смотрит на нас. Я снова услышал его последние слова. Я снова увидел его могилу на кладбище в Вильфранше.
Орсини благодарил Анжелику, которая, покраснев под гримом, скромно ответила:
— Это — меньшее, что я должна была для тебя сделать…
Почему он так хотел завладеть этим рисунком? Какой долг она возвращала, даря ему его? Этого я не знаю до сих пор.
Потом, повернувшись ко мне, Анжелика показала пальцем на потолок.
— Ваша Аврора — наверху. Она ждет вас. Или кого-то, кем окажетесь вы…
Во всяком случае, отступать было поздно. Несколько заинтригованных гостей окружили меня. В смятении я воображал, что они поощряют меня, повторяя слова Анжелики:
— Она ждет тебя! Она ждет тебя! Она ждет тебя!
Значит, я попал в кошмар, который напугал Аврору в Везлэ? И кто может мне поручиться, что, рассказывая когда-то свой сон, она не предсказывала момент, который мне предстояло пережить? Но я ошибался. Им просто любопытно было поглядеть на вновь пришедшего. Окажусь ли я в их вкусе? Не испорчу ли праздник? Время вязало и перевязывало свое полотно, повторно используя существа, предметы, сновидения, ночи. Оно жонглировало желаниями и жизнями, само не зная, для чего. В этой волнистой зыби открывались водовороты, только и ждавшие случая поглотить меня.
Орсини размахивал своим рисунком, как трофеем. Оркестр начал арию, бравурность которой наводила на мысль о цирке. Анжелика вынула свою золотую коробочку и жадно поднесла к ноздрям. Потом указала мне на лестницу, на верху которой слуга подал мне знак следовать за ним. Он шел впереди меня по длинному коридору. И оставил меня перед комнатой, дверь которой была приоткрыта.
90
Закрывая эту дверь, я не знал, чего хочу. Овладеть Авророй и таким образом взять реванш? Возненавидеть ее? Снова полюбить? Подчинить себе? Я мог бы навязать себе любое из этих желаний и принять его логику. Но все это показалось мне одинаково бесполезным, как только я шагнул в темноту. Фонари перед подъездом качались от ветра, и их тусклые лучи метались по комнате, выхватывая из тьмы зеркала и высокий потолок. Стоявшая на столе лампа, покрытая шалью, освещала мебель и ничем не примечательные обои. Два угловых окна выходили на балкон с цветами — Аврора показала мне его, когда я ранней весной привозил ее в Сен-Клу. Дверь с ромбовидными стеклами гасила звуки оркестра. Это была почти тишина. И посреди этой тишины, на кровати, ждала Аврора.
Она была голая. Как статуя, только живая. Повязка, с узлом на затылке, закрывала ей глаза. Почувствовав мое присутствие, она неуверенно протянула ко мне руку. И эта рука поманила меня присоединиться к ней. Я не смел вздохнуть. Я следил за каждым своим движением. Подойдя к кровати, я все-таки успел заметить, что она аккуратно сложила свою одежду на стул. И эта аккуратность в момент падения, это нежелание помять белье перед согласием на унизительный ритуал вызвало у меня ужас. Это было доказательство привычки. Может быть, безразличия.
Я подошел к кровати, стал на колени. Она уже могла ощутить мое дыхание на губах, на подбородке, на плече… Я различал ее тело в темноте — и это была не та предрассветная темнота, которая облекала ее в нашей комнате Гранд-отеля. Здесь она терялась в темноте, предвещавшей ночь.
Мне показалось, что в ней что-то изменилось. Волосы стали короче? Плечи сделались более угловатыми? Она похудела? Ее бедра были более узкими, чем в моей памяти. Талия оказалась полнее, чем у Дорис. Ее ноги мне показались менее длинными, а щиколотки более тяжелыми. Я принял не без удовольствия каждое из этих разочарований.
— Как ты молчалив, — сказала она…
Я еще сильнее затаил дыхание. Она нащупывала рукой мое лицо, я думал, что, дотронувшись до меня, она назовет меня по имени. Но ее пальцы, которые, должно быть, касались стольких лиц, равнодушно прошли по моим бровям и векам. До этой секунды я никогда не сомневался, что можно узнать среди всех тело того, кого мы любим или любили. Улегшись рядом с ней, я ждал трепета, который бы выдал ее волнение. Но она приняла мои поцелуи, будто мое дыхание и мой язык были незнакомы ей. И поцелуи, которыми она мне ответила, свидетельствовали только о слепом вожделении. Я был, под ее губами, телом без лица и имени.
У любовников есть тайные ласки, о которых знают они одни. Я начал с того, что попытался воспользоваться чужими. Но, смущенный тем, что она меня не узнала, я решил, что мои уловки сработали слишком хорошо, и приоткрылся. Как она могла не узнать меня, если я проводил ногтем по ее зубам? Или целовал ее колени способом, который она раньше нашла таким своеобразным? Скоро мои жесты, мой ритм, манера, которой я сжал ее затылок, стали такими, какими они были всегда. Но Аврора не заметила этого.
Впрочем, она отдалась без стеснения. Она наслаждалась под своей маской. И без сомнений, в этой игре она получала больше удовольствия, чем когда видела меня. Ее тело отзывалось на мои ласки. Она произнесла несколько слов, которые я никогда от нее не слышал. Она постанывала, наконец, как
