неверных псов, которые следят. Раскинули шатры, пировали. Всех мог зарезать, как баранов!
— Нельзя, — со вздохом напомнил Лука.
ГЛАВА 29
На рассвете горец ускакал далеко вперёд — ему полагалось делать вид, что к девице с арапом он не имеет никакого отношения.
Долго думали, что делать с братом Амвонием.
— Монах — тот же арапчонок! — доказывал богодул. — Монах не мужчина. Он девице не защита, но духовное окормление... Против этого даже Ватиканцы не возразят!
— А если возразят? — сказал Радищев. Он уже успел переделать все утренние дела: почистить котелок, умыться в ручье и навести кое-какую красоту помимо природной.
Тиритомба же злобно ворчал:
— Не мужчина, не мужчина... Кабы не ряса твоя, я бы тебе показал! Ладно уж, плетись, только всю дорогу молитвы воспевай, чтобы худого не подумали!
Совет пригодился на первом же контрольном посту Совета Европы. На богодула действительно не обратили внимания — он был не первый и не последний. Стражники — не то мадьяры, не то баски — на сильно испорченной латыни задержали путников и велели дожидаться основных наблюдателей. Накормить странников при этом позабыли, да и не их это была заботушка
— Зря их поселяне на валы ночью не подняли, — сказал Тиритомба.
— Ты не забывай про панычей, — напомнил атаман.
Поэт вздохнул и начал пальцами развозить по лицу румяна.
— Чисто окорок подгоревший, — вздохнул Радищев.
Но всё обошлось. Оказалось, что на ночлеге Тремба и Недашковский затеялись лечить мягкие свои ткани особой мазью, но в темноте перепутали склянки и подлечились злой местной горчицей, так что безболезненно подняться всё ещё не могли и довольствовались голосами, доносившимися до их убогой телеги.
Лука и наблюдатели объяснялись на латыни.
Первым делом дон Хавьер обследовал печати на мешке и остался доволен. Потом поглядел на богодула и махнул рукой.
— Ерусланский монах — не инквизитор, — сказал он. — Пусть тешит вас, донна моя, своими убогими сказками. А в Вечном Городе вы нечувствительно уверуете в божественность Кесаря...
Фрау же Карла сразу же бросилась к Тиритомбе.
— Я тебя зваль по всю ночь, — сказала она. — Вот так: «О, майн либе шварце буби! Ком цу мир! Ком цу мир! Дайне блау блюме. Пукт». А ты не приходиль, ферфлюхте кинд!
К сожалению, европейские женщины слишком близко к сердцу приняли ерусланскую поговорку «Не родись красивой», хоть и не знали её. Поэтому Тиритомбе пришлось снова изображать из себя малолетнего идиота, немало поступаясь при этом честью. Поэт агукал, бубукал и пускал пузыри. Фрау Карла всё же умилилась и стала его ласкать по кудрям, грозя стереть всю боевую раскраску.
Тиритомба воспользовался этим и принялся тыкать себе пальцем в рот.
— Ах ты бесстыдник! — хихикнула фрау Карла, но поэт жестоко окоротил её мечтания, сказав явственно:
— Ням-ням!
Фрау Карла разочарованно вздохнула и приказала принести из кареты недогрызенные свиные ножки с кислой капустой, яблочный штрудель и шнапс.
Поэт мстительно сметелил всё, нахально шепнув:
— Я о фигуре вашей пекусь, леди Анна!
Но Лука его не слышал, занятый серьёзным разговором.
— Что с вами случилось на постоялом дворе, донна? — строго спросил дон Хавьер.
— Мы подошли к нему в самый разгар пожара, экселенц, — ответил атаман. — И даже пытались спасти хотя бы кого-нибудь. Но увы! Пожары — истинное бедствие нашей Родины! Знаете ли вы, сколько раз горела даже наша столица? Мы — цивилизация дерева, но не камня.
— Вы, право, как дети, — скривился дон Хавьер.
— Ваша правда, барон.
— Я маркиз, — приосанился наблюдатель Совета Европы.
— Тогда ваша правда, маркиз.
— Даже если ваша миссия закончится благополучно — в чём я весьма сомневаюсь, — нам всё же придётся учинить над вашей державой опеку. Хотя бы прислать вам несколько пожарных команд...
— Ну, это уж как решит мой сюзерен, — сказал атаман. — Но, достойный маркиз, неужели вы так и будете следить за каждым моим шагом? Согласитесь, это весьма неприлично... Сами видите — даже грубые поселяне разбегаются, чтобы не смущать меня...
— Поселяне меня не интересуют. Я жду не дождусь ваших знаменитых разбойников...
— Уверяю вас — не дождётесь. Государи ерусланские истребили всех... А вот в ваших людях я не уверена!
— Помилуйте, моя донна! Они же выбраны всей Европой! Честнейшие из неподкупнейших!
— Да? А по лицам что-то не видно.., Так что всё-таки держитесь подальше. Я не хочу огорчать своего государя. Угождать ему — первейший долг всякого ерусланца... и ерусланки. И ночевать в чистом поле, как нынче, я не собираюсь. Разве в договоре есть хоть слово о том, что мне надлежит почивать под открытым небом? Разве не имею я права воспользоваться сельским гостеприимством, откушать простую пищу землепашцев, покружиться в девичьем хороводе? Да я же попросту простужусь и заболею!
Дон Хавьер смутился.
— Ну... Ну, разумеется... Главное — сохранить золото и... это...
Он смутился ещё пуще.
— А вот это уж не ваша забота. Разве не имею я права, увидев пригожего молодца...
— Не имеете! — строго сказал дон Хавьер, и Лука понял, что слишком уж вошёл в роль. — Принесёте мешок в Рим, а уж тогда, возможно, и я попытаю счастья... Но что это с вашим платьем, моя донна?
Атаман прикрыл предательскую ляжку.
— Мы не на балу, маркиз. Мы всегда так ходим. Ну, конечно, вы не обращаете внимания на то, как одеваются ерусланские дикарки... Кстати, должна же я где-то менять одежду, мыться и стираться? Неужели и это подлежит вашему контролю?
— Я не знаю, — растерялся маркиз. — Нужно спросить у господ кесаревых нунциев...
— И спрошу! — сказал Радищев, направляясь к телеге.
На панычей смотреть было ещё страшней, чем на Тиритомбу и даже на фрау Карлу. Больные места у Трембы и Недашковского покрыты были грубой дерюгой, над дерюгой вились зелёные мухи.
— Болезные мои, — запричитал атаман по-еруслански. — Что же эти изверги над вами сделали?
— Варварская страна... — простонал Яцек. — Нас высекли ни за что, ясновельможная панна! Мы будем жаловаться!
— Ни за что у нас не секут, а засекают насмерть, — сказал Радищев. — Девичья честь для нас превыше всего. Не надо было меня щипать!
— Мы не щипали... — прохрипел Недослав. — Нам вовсе нет дела до кобет. Мы сами...
— Ладно, не оправдывайтесь, дело молодое! — подбодрил их Лука. — Государь наказал вас по- отечески. Он бы и сына родного не пожалел за такое охальничество! Ну да я вам помогу.
Красавица-Лука отошёл в сторону, сломил ветку и стал отгонять мух от болящих, то и дело норовя с потягом коснуться дерюги.
Панычи завизжали.
— Мухи заразу разносят, — пояснил атаман. — О, убил! Убила! Может, вас дёгтем помазать, чтобы не лезли?
