полные уроды. Но я, кажется, уже смирился с тем, что из этого следует. Ведь, что ни говори, если из твоих «альтер эго» восемьдесят девять целых семь десятых процента — просто мудаки, велика вероятность, что и сам ты тоже не бог весть что. А хуже всего то, что у большинства из них жизнь складывается вполне даже неплохо. Уж, во всяком случае, гораздо лучше моей — хотя это, конечно, мало о чем говорит.
Иногда чистишь зубы перед зеркалом и вдруг встречаешься глазами со своим отражением — честное слово, даже от его взгляда и то веет каким-то разочарованием. Сам я уже года два как перестал питать какие-либо иллюзии на свой счет — как стало ясно: ничего особенного во мне нет и, более того, даже просто быть собой у меня не очень получается.
из руководства «Как выжить в НФ-вселенной»:
…Мини-Мира-31 объясняется небольшим сбоем, произошедшим на этапе построения, в результате чего изначальный план проектировщика не был выполнен до конца. На момент остановки работ реализация внутренней физики континуума составляла только 93 процента, что является причиной некоторой неопределенности поведения системы в отдельных точках. Однако в основном беспокоиться не о чем, и хронопутешественник вполне может положиться на свой каузальный процессор — любой из серийно производимых, с принципом действия, основанным на квантовой теории относительности. Технологическое исполнение Мира-31, несмотря на неполную реализацию, является образцом первоклассной работы его создателей, чего нельзя сказать о населяющих его людях, вечно терзаемых тягостным чувством собственного несовершенства.
2
Вызов к клиенту. На экране большими буквами «СКАЙУОКЕР, Л.». И первая моя мысль: «Ух ты, круто!». Но оказывается, что это не сами понимаете кто — в свободной блузе, мягких сапожках и с разящим световым мечом в руках, — а его сын, Лайнус Скайуокер.
Совершенно стандартная на вид ледяная планетка, недалекое прошлое — лет так девятнадцать- двадцать назад. Вдалеке несколько бараков. Холодина такая, что прямо дышать больно, а все вокруг искрится синевой, даже воздух.
Аварийная капсула где-то на склоне холма, метров двести на север. Паркуюсь, открываю люк — мне всегда нравится, как он делает вот это «пш-ш-ш» — и с ремонтным набором в руках взбираюсь на мерзлую каменистую осыпь. Хватая ртом воздух, замечаю, что из-под боковой панели капсулы Лайнуса тянется струйка дыма. Вскрываю и вижу крохотные язычки пламени в подавителе волновой функции.
Достаю планшет с документами и легонько стучусь в люк. Я никогда раньше не видел Лайнуса, но мне про него рассказывали другие техники, так что вроде сюрпризов быть не должно.
Первый же сюрприз — возраст. Парнишке, открывшему люк, никак не больше девяти. Он вылезает наружу и откидывает волосы со лба. Спрашиваю, что он такое делал, из-за чего машина накрылась, — опустив глаза, бурчит что-то в том смысле, что мне, мол, все равно не понять. «А ты все-таки попробуй», — говорю. Он все не отводит взгляда от своих антигравов — размера на два больше, чем нужно, потом смотрит на меня с таким выражением типа: «Я в четвертом классе вообще учусь, чё ты до меня докопался?».
— Дружок, — говорю, — ты же должен понимать, что прошлое изменить нельзя.
Спрашивает, на кой она тогда нужна, эта машина времени.
— Ну уж точно не для того, чтобы прикончить своего папашу, когда ему было столько, сколько тебе.
Прикрыв веки, он откидывает голову назад и шумно выдыхает через ноздри с самым драматичным видом.
— Мужик, ты понятия не имеешь, каково это, когда твой отец — гребаный спаситель Вселенной.
Я отвечаю, что на его отце свет клином не сошелся и что жизнь у каждого своя. Что всегда можно все начать с чистого листа.
— Первым делом, — говорю, — смени фамилию.
Глаза распахиваются, и он смотрит на меня с той серьезностью, на которую способны только девятилетние. «Да, надо попробовать», — говорит, но я знаю, что он это не всерьез. Архетипическая история о злодее-отце и потерянном сыне слишком крепко держит его — ничего другого он не знает.
В общем, времени у меня куча — реальной поломки здесь нет, правда, придется объяснять клиенту основы новиковского гомеостаза. Их обычно все пропускают мимо ушей. Да и кому охота услышать, что в конечном итоге все это впустую? Ведь некоторые только для того и арендуют капсулу, чтобы вернуться назад и исправить свою незадавшуюся жизнь. Другие, наоборот, все время трясутся и боятся лишний раз дотронуться до чего-нибудь — так их пугает опасность изменить ход событий. Мол, я отправлюсь в прошлое, а там бабочка как-нибудь не так махнет крылышками и так далее, — и мировая война, и все такое, и я не рожусь и вообще.
Что тут можно сказать? У меня для вас две новости — хорошая и плохая. Хорошая новость: можете не переживать, изменить прошлое вам не под силу. Плохая: можете не переживать — как бы сильно вы ни старались, изменить прошлое вам не под силу. У вас просто не получится — не настолько важна наша роль в структуре мироздания. Никто из нас не способен на это, даже в том, что касается его собственной жизни. Наших сил, нашей воли, нашего умения управлять хронопотоком, даже своим, просто недостаточно для того, чтобы вот так, случайно, изменить его течение. Перемещение в пространстве альтернативных реальностей — штука непростая. Постепенно, конечно, можно как-то приспособиться, но только до некоего предела, а вообще, когда начинаешь вникать как следует, понимаешь, что совершенства тут не достигнуть никому — слишком много всяких факторов и переменных. Время не течет ровно и однородно, и оно не стоячее озеро с безмятежной гладью, навеки запечатлевающей мельчайшую рябь от нашего пребывания на ней. Время — тягучая, густая масса, мгновенно затягивающая любой разрыв, любое возмущение в своей структуре, не оставляя практически никаких следов. Мы плывем в ней, мы изо всех сил молотим по ней руками и ногами, мы машем друг другу — эй, посмотрите на меня, — но мы для нее слишком незначительны, слишком непоследовательны в своих действиях. Инерция океана времени гасит все эти колебания, вбирает в себя пену и брызги, поглощает волны и зыбь. Мы всего лишь болтаемся на поверхности — плюх-шлеп, шлеп-плюх, — да, какое-то колыхание мы создаем, но оно нисколько не сказывается на километровых толщах под нами, на подспудных течениях, несущих нас куда-то.
Правда, когда я это объясняю, люди меня все равно не слушают. Их нетрудно понять — и в любом случае все могло быть еще хуже. Так я, по крайней мере, не остаюсь без работы. Днем (хотя мне сейчас сложно сказать, что означает для меня это слово) я ремонтирую машины времени, а для сна отправляюсь в один и тот же укромный закуток пространства-времени. Это самая бессобытийная точка хронопотока, которую мне удалось найти, серая дата без числа и названия. Вот уже несколько лет каждую ночь без исключения я провожу здесь в полной тишине, в абсолютном ничто. Я потому и выбрал этот кармашек в ткани мироздания — здесь я могу быть совершенно уверен в том, что ничего плохого со мной не случится.
3
Самое мое первое воспоминание об отце: мне три года, мы вдвоем сидим на моей кровати, и он читает мне книгу, выбранную нами в местной библиотеке. Я не помню, о чем там было, не помню даже, как она называлась. Не помню, во что одет отец, не помню, прибрано у меня в комнате или нет. Что я помню —
