Жихарь, ничего не соображая, угостил Невзора кулаком в глаз.
– Не бей его, Невзорушка, не марай ручки свои богатырские, они тебе для грядущих подвигов сгодятся! Мы его, невежу, лучше розгами выпорем! – посулил Бабура и побежал за подмогой.
Жихарь оставил кабатчика и отошел. «Вроде бы я его колочу, – размышлял он. – А выходит, что он меня?»
Тем временем снизу послышался дружный топот, и скоро в горнице оказалось полно дружинников. При Невзоровом управлении войско было наряжено по-новому: каждый имел на лбу наколотое слово «наш», чтобы можно было отличать в бою своих от чужих. Такая же метка имелась на ножнах мечей, на колчанах, на сапогах…
Дружинники принялись изгонять Жихаря, толкать под бока, бить под микитки и под зебры, а он почти не защищался – и ошеломлен был, и боялся покалечить товарищей. Только приговаривал:
– Да вы что, ребятушки, не узнаете меня? Ворошило, я же тебе жизнь спас, когда под наши стены кранты приходили! Матора, ты же у меня в кости нержавеющий ножик выиграл! Заломай, ты же меня тогда на пиру первый вязать полез, но то я уже давно простил! Опомнитесь, братцы, помилосердствуйте!
Но братцы не милосердствовали и узнавать Жихаря нипочем не хотели. Дивились
только наглости пришлого бродяги и лютовали еще сильнее.
– Вреда ему большого не чините, а только вышибите со двора прочь! – распорядился Невзор. Глаз у кабатчика быстро чернел. – Прав Бабура, негоже мне обо всякую сволочь руки пачкать! Самозванцев пришлых нам не надо! Своих хватает!
Жихарь катился кувырком с лестницы и успевал думать:
«Вот так мне нищеброд присоветовал! В какую же новую беду я, простодырый, попал? Надо же, блин поминальный, никого не убил – а все равно один остался!»
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Любовь – творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого.
…К вечеру Жихарь окончательно понял, что остался один.
Никто во всем Столенграде – ни старожилы, помнившие его диковатым лесным мальцом, разбойничьим выкормышем, ни малые дети, которых он, будучи при деньгах, всегда оделял гостинцами, ни красные девицы, веселые жены и вдовы, привечавшие богатыря тайком и явно, ни злобные старухи-сплетницы, ни, как уже было показано, боевые сотоварищи, ни надежные собутыльники, в каком бы состоянии они ни пребывали, – ну никто его не узнавал.
Даже верный до последнего дня Окул поглядел на него с недоумением и сказал,
что лишний молотобоец ему не нужен – и так платить нечем.
– Иди, иди, странничек, своей дорогою, – слышалось то здесь, то там. После Жупелова правления в Многоборье к чужакам относились настороженно. – Иди, не задерживайся, не ищи беды. А то под зиму заехал один такой, героя нашего, Невзора Избавителя, отравой угостил, так еле на ноги подняли…
– Так это же я – Избавитель, это меня ядом травили! – возражал поначалу Жихарь, а потом и возражать перестал, поскольку понял, что слава мирская и память людская – одно и то же.
Что такое лишиться памяти, пусть даже не всей, он уже знал по себе. А тут весь целый народ ее лишился – правда, только по части Жихаря.
«Учили ведь меня, учили, – сокрушался богатырь. – Яр-Тур лишь о том и твердил, что славой дорожить надобно, а я, получается, ее даром отдал – и кому? Телепню жадному, пустоглазому… Он теперь и при моей славе, и при моих деньгах, а я-то кто?»
Правда, кое-какая выгода все же выгадалась. Славу сбыл он не только добрую,
но и худую, так что Невзор нынче сам у себя в долгах и сам на себя обязан
батрачить. Да и незримые путы вкупе с негремящими цепями закона Жихаря уже
не отягощали. Стало быть, все нужно начинать сызнова…
Только столенградские псы, здоровенные и лютые, богатыря почему-то не облаивали, как всех прочих пришельцев, и за штаны не хватали: ластились, как раньше, и виляли хвостами – у кого не обрублены были.
– Эй, прохожий человек, стричься-бриться не желаешь? – окликнул его знакомый голос. Из-за своего плетня выглядывал столенградский брадобрей Одинец, старый бобыль и знаток всех здешних тайн.
Жихарь обрадовался, что хоть кто-то на него внимание обратил, и ответил:
– Я бы не прочь, только заплатить нечем… Хотя есть вот ременной пояс из шкуры заморского зверя и пряжка на нем серебряная. – Только потом веревочку дай, чтобы штаны не упали.
– Эх, уговорил! – сказал брадобрей и открыл калитку. – Бороду будем брить или только подровняем?
Жихарь был куда как зол на себя, в том числе и на собственную бороду, и решил: «Не одному мне страдать, пускай борода тоже помучается, по новой вырастает!»
– Брей окаянную, – сказал он и вошел к Одинцу во двор.
Брадобрей усадил его на особый стул – кузнец устроил стул таким образом, что спинка у него откидывалась, – завесил богатырскую грудь довольно чистой тряпицей и начал сбивать в медном тазике мыльную пену. Мыло у него было дорогое, привозное.
– А головку подровняем? – спросил Одинец. – Княжна наша любит, чтобы добрые
молодцы опрятны были, – тогда, может, и возьмет в услужение, а то и в
охрану – ты вон какой дюжий…
– Стриги короче – меньше голова будет преть под шеломом, – сказал Жихарь и вспомнил, что дорогие доспехи ему отныне недоступны, в том числе и шлем. Хотя… если, скажем, вот этот медный тазик тайком прихватить, да надеть на вон ту деревянную болванку, на которой висят ложные волосы для лысых, да обстучать деревянной же киянкой, то и получится неплохой шлем…
Одинец между тем рассказывал, что вот как пройдет лето, да как настанет пора свадеб, да как женится батюшка наш Невзор на княжне Карине, да как станет сам князем, сильный, славный и богатый, вот тогда жизнь в Столенграде пойдет совсем иная.
– Накуплю у заморских купцов зелья-вошегону, всякую перхоть повыведу, – мечтал вслух Одинец. – Краски для волос добуду, это непременно – не век тебе рыжим ходить, парень, рыжих не любят; душистого сала приобрету для кучерявости…
– Хоть рыжие, да свои, – обиделся Жихарь за родную волосню, и тут пришла ему в голову нежданная дума.
– Отец, – сказал он. – Ну, что Невзор тут первый герой, я уже понял. А ты лучше скажи, кто у вас в недавнюю пору был кабатчиком?
– Кабатчиком? – Одинец даже растерялся и защелкал ножницами, рассекая воздух. – Кабатчиком, говоришь? Тьфу, что-то на меня затмение нашло… Раньше старый Быня зелье разливал, нынче молодой Бабура…
– Вот-вот, – сказал Жихарь. – А между ними-то кто в кабаке заправлял? Эй, эй, ты смотри ухо мне не обкорнай!
– Кто же был кабатчиком? – размышлял вслух брадобрей. Он уже оболванил рыжую голову, достал бритву и начал править ее на Жихаревом ремне. – Кабатчиком был… Да кто-то ведь был же кабатчиком… Не пустой же кабак стоял, не без присмотру же, а то бы там все выпили… Был, наверное, кто-то, да только вот кто? Совсем я старый стал, никак не могу припомнить…
– Ладно, пустое, – сказал богатырь. – Не ломай голову, а то совсем сломаешь… Да, а женишок-то ваш, Невзор, говорят, сам попивает?
– Было такое, – согласился Одинец. – Имело место. После трудного похода с устатку погулял он, потешил себя и весь народ. Только княжна ему за это сурово попеняла, и он с тех пор капли не проглотил… Ну да быль молодцу не в укор! Все мы погуляли, пока здоровье позволяло. «Да, – подумал Жихарь. – И с этой стороны до правды не доберешься».
Одинец закончил свою работу, вытер Жихарго лицо все той же довольно чистой тряпочкой и подвел к бадейке с водой – поглядеться.
В бадейке вместо Жихаря показался незнакомый человек.
– Кто же я? – спросил себя Жихарь.
