пустил, по обычаю берсерков, пену изо рта, отобрал у своих благодетелей
чудесный клинок силой, немало их при этом перетоптав своими погаными
ножищами.
Скалы над ним они успели сомкнуть, но с новым мечом Щитоеду все было нипочем. Он пробился к свету, выскочил из-под земли и пошел по ней, напополам рубя все, что ни попадется. Страшная слава далеко обгоняла его, приводя в трепет города и царства. Поэтому в свою родную дружину он не вернулся – да не больно об этом жалели ярл и дружина.
В конце концов дошел он и до могучего южного государства у теплого моря. Рассек мечом Пополамом городские ворота, явился пред царевы очи и потребовал себе и державу, и царевну, я все, что богатырю полагается. Царь было пытался откупиться от него половиной страны, но Щитоед рассмеялся и заявил, что это меч у него Пополам, а сам он, Щитоед Хренли, желает владеть единым целым.
Тогда царь, вздыхая, объяснил варягу, что держава-то, как бы сказать, порченая. Обычное дело: повадился зорить здешние земли крылатый змей, а в качестве отступного требует каждый год по девице. Всех уже в основном приел, одна царская дочь осталась…
Берсерк велел показать логовище змея, нарвать себе свежих мухоморов, подкрепился и отправился на легкий подвиг.
Змей был большой – и как ему одной девицы на целый год хватало? Щитоед не стал заводить долгих разговоров, не задирал и не дразнил чудовище, а с ходу достал из-за спины меч Пополам и нанес неотразимый удар.
Но змей, противу ожидания, не развалился на две половинки и не окатил героя
потоком своей зеленой крови. Просто вместо одного огромного змея стало два
– поменьше. Они бросились на берсерка, но он успел махнуть мечом на две стороны.
Четыре змея принялись за него с четырех сторон. Щитоед рычал, исходил пеной, рубил, как ветряная мельница. Но змеев становилось все больше и больше. Хоть каждьй уже был не крупнее собаки, потом курицы, потом котенка… Силы в конце концов оставили бешеного варяга, он повалился на колени, облепленный тучей трехголовых бабочек с кожаными крыльями. Тут они уж попировали!
А потом стая бабочек вылетела из пещеры на вольный воздух и устремилась к стольному городу. Но, на беду змея умноженного, поднялся над морем вихрь, подхватил кровожадных малюток и унес далеко-далеко. То ли они потом все утопли, то ли поселились в диких, непроходимых лесах – это уже никому не интересно было.
Обглоданного богатыря похоронили честь по чести, и даже кумир над ним воздвигли. Так что славу ему меч все-таки принес, как и сулили горные мастера…
«Хоть и гад, и клятвопреступник, а жалко», – подумал Жихарь. Впрочем, не уважали в Многоборье варяжскую мухоморную смелость.
Как и в прошлый раз, богатырь поднимался вверх по ручью, чтобы достичь в конце концов той колдовской деревни, где он боролся с Гогой и Магогой, а побратим Яр-Тур, по его словам, переночевал вполне мирно и даже с красной девицей. Как и в прошлый раз, было жарко. Тем более что сзади не шел в поводу конь Ржавый и все подорожные припасы пришлось нести на себе в заплечном мешке.
Пусть и разорили злодеи Беломорово хозяйство, старик сумел, как уж мог, снарядить своего посланца. За ночь, пока Жихарь впитывал во сне необходимую премудрость, лесные пауки по приказу волхва сплели нечто вроде кольчуги. Она, конечно, не могла защитить от меча и стрелы, но и не рвалась о ветки, пропускала воздух, отчего на упале в ней было не жарко.
Заштопанные умелой русалкой штаны богатырь заправил в мягкие сапоги-ичиги. Они ступали по тропе бесшумно и позволяли незаметно подкрасться к самому чуткому сторожу – если, конечно, сторожем был обыкновенный человек.
Жихарь думал о княжне Карине, о вожделенном мече, который должен был вскоре
обрести, да и третья дума прибавилась, хотя в мозгах всего две половинки.
Среди ночи старый волхв разбудил его, усадил посреди избы на пол, достал тряпицу, в которую замотаны были некие пластинки с узорами на одной стороне и яркими рисунками на другой. Беломор разложил их, все двадцать две, узорами вверх и предложил богатырю, не думая и даже не особенно просыпаясь, выбрать три.
Жихарь и выбрал. Беломор перевернул пластинки.
На одной намалеван был скоморох в пестром платье. На другой изображался бедолага, подвешенный за одну ногу к висельной веревке. На третьей рушилась вниз могучая каменная башня, пораженная ударом молнии.
Богатырь ничего не понял, а старик, довольно урча, собрал картинки и снова спрятал сверток. После чего велел улечься на прежнее место и крепко спать.
«Выходит, что я шут гороховый и висельник презренный, – думал Жихарь, то и дело вытирая пот со лба. – Ничего, зато башня должна обрушиться…»
Распадок наконец прекратился, вот показался и знакомый мосточек – вернее, то, что от него осталось. Поэтому пришлось тут перейти ручей вброд, нахваливая хорошо смазанные салом сапоги. Ноги чуть тронуло холодом, но ни капли воды не попало внутрь. А если бы ичиги промокли и высохли на ноге, то не обошлось бы без мозолей.
«Все-таки с деревней нечисто, – решил богатырь. – Иначе бы они давно все тут наладили». А вот и батюшка Пропп – тот самый, которому Жихарь в прошлый раз дерзко бросил «Обойдесся!» и которого оставил без полагающейся жертвы, отчего и сам едва не стал жертвой людоедских братцев.
Дважды пренебречь обычаем мог лишь полный дурак. Поэтому богатырь остановился, отвесил кумиру глубокий, поклон, снял со спины мешок, подкрепился, приговаривая «Хлеб сам себя несет», напился из ручья, сполоснул лицо (рыжая щетина уже кололась, бороде тоже хотелось посмотреть на подвиги своего носителя), сел у подножия и задумался.
Никогда не угадаешь, понравится Проппу твой рассказ или, наоборот, прогневит. Это все равно что кости кидать, и не на наговорный плат, а как судьба решит. Вот Жихарь и решил попотчевать благодетеля довольно странной сказкой-устареллой, подхваченной им в тех горах, куда любил летать Демон. Странствующий рассказчик при этом уверял, что сочинил устареллу знаменитый сказитель и поэт, герой своего времени, в тех краях воевавший и сложивший голову в поединке со своим же товарищем из-за сущего пустяка.
– Сюжет трагедии, – сказал Жихарь, удивляясь незнакомым словам. – Отец с дочерью ожидают сына, военного, который (недавно женился, с женою) приедет в отпуск. Отец разбойничает в своей деревне, и дочь самая злая убийца. Сын хочет сюрприз сделать отцу и (под другим именем) прежде, нежели писал, отправляется; приехав, недалеко от деревни становится у мужика на постоялом дворе с женою в трактире ночевать. Он находит здесь любезную свою с матерью. Ну так там сказывается, что я поделаю, не отсебятину же нести!
Они просят, чтоб он ночевал, ибо боятся разбойников. Он соглашается. Вдруг разбойники ночью приезжают. Он защищается и отрубает руку у одного. Всех убивают и жену утаскивают. Он в отчаянии идет броситься к отцу, чтобы тот дал ему помощь, ибо дом не так далеко. Его запирают в комнате. Когда все утихло, он вырывается. Уходит и приносит труп своей любезной, клянется отомстить ее. Для этого спешит к отцу, чтоб найти там помощь. Ночь у отца. Дочь примеривает платья убитых несколько дней тому назад, люди прибирают мертвые тела. Прибегает сын. Сказывает о себе, его впускают. Он рассказывает сестре свое несчастье… вдруг отец… он без руки… Сын к нему… и видит… в отчаянии убегает. Смятение в дому. Меж тем полиция узнала не о сем, но о другом недавнем злодеянии и приходит; сын сам объявляет об отце: вбегает с ними. Отца схватывают и уводят… Сын застреливается. Тут вбегает служитель старый сына, добрый, хочет сказать ему о смерти печальной супруги, его увидеть, но не замечает и рассказывает сестре, что он… И видит его мертвого.
– Батюшка Пропп, – добавил Жихарь. – Я не виноват, что устарелла такая непонятная. Видно, сочинитель ее не успел как следует сочинить – то у него так, а то этак. Но в общем понятно, правда? – Он просительно посмотрел на идола.
Лицо Проппа не выражало ни добра, ни худа.
– Чем богат, – оправдывался Жихарь. – В другой раз получше расскажу…
Решив, что сделал достаточно, Жихарь взвалил на плечи котомку, еще разок поклонился кумиру до
