Проснувшись на следующее утро, Зу твердо решила сделать все, чтобы избежать встречи с Мэтом за завтраком, дабы не повторилось вчерашнее. Но прибегать к особой стратегии на сей раз не потребовалось. Бегло взглянув вдоль балкона, она заметила на столике остатки завтрака. Мэт уже ушел.
Девушка спустилась по лестнице, чтобы сказать Хэндзл, что ей хотелось бы позавтракать на террасе.
— О, Зу! С добрым утром! Рада видеть вас. Вчера за чаем я без вас скучала. Вы завтракали до или после меня?
Любая ложь в данной ситуации была бы бессмысленной. К тому же, если Хэндзл уже знала правду от сына, она могла бы подумать, что Зу есть что скрывать от нее.
— Ни до, ни после. Когда я вышла на балкон, Мэт как раз завтракал там и предложил мне составить ему компанию.
— Весьма разумно! Мэт — один из немногих мужчин, которые ведут себя за завтраком вполне пристойно. А Тони, несчастный, просто невыносим до тех пор, пока не поглотит хотя бы три страницы утренней газеты и не выпьет две чашки кофе. В этом он — копия своего папочки, моего покойного зятя.
— Тони, скорее всего, еще не встал?
— Мне кажется. Тони в ближайшее время вряд ли здесь появится. Вчера вечером он слишком много выпил.
— Я это заметила.
— Ему надо отоспаться. Он не очень-то со мной разговаривает, а я пока не напоминаю ему, что мне вовсе не по душе, когда кто-либо из моих близких увлекается крепкими напитками. Правда, ему так легче переносить страшную боль в ноге. Сейчас он еще не может нормально двигаться, и это его очень угнетает. Прошу вас, отнеситесь к нему с терпением.
По мнению Зу, Тони мало ходил не столько из-за боли в ноге, сколько из-за лени. Конечно, приспособиться к хождению на костылях нелегко, что поначалу вызывало сочувствие. Но он не прилагал необходимых усилий для того, чтобы поскорее поправиться. А уж в том, что Тони не любит много говорить, Хэндзл ошибается, или, скорее всего, специально затыкает уши, потому что он только и делает, что жалуется. Так или иначе, Зу почувствовала, что Хэндзл ее слегка упрекнула за непротивление пристрастию Тони к алкоголю, и пообещала с улыбкой:
— Я постараюсь быть к нему более внимательной.
— Хорошая девочка! Я знала, что вы так и поступите. Что-то между Мэтом и Тони сейчас происходит, хотя что именно, я не знаю.
На какой-то миг проницательные глаза Хэндзл оценивающе разглядывали Зу, но она ничем себя не выдала и продолжила свою мысль:
— Ситуация презабавная. Разница в возрасте между Тони и Мэтом меньше, чем между Мэтом и его сестрой. Поэтому они всегда относились друг к другу скорее как братья, чем как дядя и племянник. А ведь у братьев, даже без всякого повода, всегда найдется, из-за чего подраться. Когда родился Мэт, я уже была не очень молодой. Стыдно об этом говорить, но я сына никогда полностью понять не могла. Он проказничал, как и другие мальчишки, но в отличие от них вину свою признавал. Это даже вызывало недоумение.
— По-вашему, получается, что способность признавать свою вину — незавидное качество. Разве лучше, когда провинившиеся стараются себя оправдать?
— Согласна, что хуже. Но иногда Мэта наказывали за то, в чем он был не виноват. И даже тогда он ни разу не пытался что-нибудь объяснить. Я никак не могла вбить сыну в голову, что откровенный разговор может помочь избежать неприятностей. Если он делал что-нибудь не так, объяснений от него ждать не приходилось. Любой его поступок следовало воспринимать как свершившийся факт, и к наказанию он относился стоически. У Мэта есть такая черта: он не допускает смягчающих вину обстоятельств, проявлений слабости. И если уж бывает к кому-то нетерпимым, а я должна признаться, что порою он к Тони слишком строг, то еще более сурово относится к себе самому. Ему все досталось не очень-то легко. Но в его жизни произошло событие, которое оставило в его душе тяжелые воспоминания. Тогда у него была эта самая девушка… — Явно смутившись, Хэндзл вдруг замолчала. — С вами очень легко разговаривать, Зу. Мне, наверное, стало бы легче, если об этом я рассказала кому-то, кто смог бы меня понять. Однако причиненная Мэту обида касается только его самого, и рассказывать о ней я не имею права. Так что больше не скажу ни слова.
Зу сжигало любопытство, но она не решилась расспрашивать Хэндзл. Она вздохнула и перевела разговор на другую тему, как ей казалось, очень важную для обеих.
— Я должна перед вами извиниться, Хэндзл.
— Извиниться? За что?
— За бестактность, которую вы, возможно, заметили вчера. Тони проявил слишком много эмоций.
— Это верно.
Зу чувствовала, что Хэндзл не спускает с нее глаз, а значит, разговор может пойти совсем не так, как хотелось бы.
— Я боялась, что, по вашему мнению, было бы лучше… если бы Тони проявлял свои чувства, когда мы с ним остаемся одни…
Для Зу такое признание оказалось очень трудным. Так почему оно так развеселило Хэндзл?!
— О, моя милая! Я, конечно, состарилась, но не настолько же? Вчерашнее поведение Тонн было для меня первым нормальным его поступком по отношению к вам. С тех пор как вы сюда приехали, вы оба вели себя так, словно огонь между вами уже погас. Мы с моим покойным супругом значили друг для друга гораздо больше, чем муж и жена, мы были страстно влюблены. Он был на двадцать лет старше меня, и мы знали, что по законам природы он должен покинуть этот мир раньше, чем я. И потому нам всегда друг друга не хватало. Мы старались насладиться каждой минутой, иногда даже в ущерб другим. Мэт страдал больше Нериссы. Он родился, когда ей было уже пятнадцать. Отец по возрасту годился ему в дедушки. Времени у нас с мужем для себя оставалось все меньше и меньше, и поэтому каждый миг приобретал двойную ценность. Но теперь я отдаю себе отчет, что мы вели себя эгоистично, нам нельзя было отгораживаться от Мэта. А потом, когда муж умер, я замкнулась в себе. Я обвиняю сына в том, что он так нетерпим к человеческим слабостям, в том числе и своим собственным. Но в этом виновата я, а не он. Именно я пустила все на самотек. И мне очень повезло, что теперь мы с ним стали так близки. Ведь он мог на всю жизнь затаить обиду и не простить мне этой ошибки. Но, в конце концов, Мэт — истинный сын своего отца, и характер у него такой же сильный.
— Мне кажется, одну черту характера Мэт унаследовал от вас. Вы слишком к себе строги, Хэндзл. Никакие смягчающие обстоятельства вы принимать во внимание не хотите.
— Спасибо, Зу. Вы очень ко мне добры.
— Да, испытать такую любовь, какая была у вас с мужем, — это прекрасно!
— Да, прекрасно! Несмотря на то, что иногда бывали и трудности. В те времена общество было намного чопорнее, а взгляды на жизнь — более строгими. Соблюдать этикет и скрывать наши чувства удавалось далеко не всегда. С первой нашей встречи и до его последних дней мы нежно и страстно любили друг друга. Но почему это так вас удивляет, Зу?
— У моих родителей все было по-другому. Они любили друг друга, я в этом не сомневаюсь, но совсем не так, как только что рассказали о себе вы. Как-то мама попыталась мне объяснить их с отцом отношения. Она сказала, что любовь между ними постоянна, как луна на небе. Мама считала, что только спокойная, тихая любовь может быть постоянной. А если она преисполнена бешеной страстью и сверкает, как метеорит, то и исчезнет так же быстро, сгорит, как метеорит.
— И теперь еще многие считают, что страстная любовь исчезает раньше, чем любовь тихая. Но лично я, даже если бы и была такая угроза, все равно отдала бы предпочтение страсти и огню. Возможно, та любовь, которую испытывала ваша мама, годилась для нее. И я не хочу оспаривать ее мнение и тем более осуждать. Но для меня такая любовь немыслима. Уверена, что и вы тоже ждете от жизни другого. Со стороны вы кажетесь очень сдержанной, но природа наделила вас бурным темпераментом. И не идите наперекор природе, дитя мое. В вашем возрасте это было бы большой ошибкой. Даже в мои годы еще
