13
Прошло минут тридцать или сорок, а врачей всё не было. Это выглядело странным, потому что база “Скорой помощи” находилась в соседнем дворе. Не вернулся и Коля.
Я сделал всё, что мне было известно из собственного опыта, но этого было безнадёжно мало — Зоя Ивановна, слава Богу, всё ещё дышала, но руки и ноги её, которые я поминутно ощупывал, оставались всё такими же ледяными, и мне начало казаться, что смертельный холод понемногу поднимается по её рукам и ногам вверх и Зоя, что называется, отходит.
Тогда я не выдержал и сам побежал к телефону. На пятом этаже телефон не работал. Я спустился на второй, и скорая приняла у меня вызов. “Пусть лучше приедут две машины, чем ни одной, — думал я. — Пусть лучше будет скандал, и милиция, и разбирательство в деканате… Всё что угодно, но только не это…” Я за свою жизнь навидался всякого, но ещё никогда не видел, как остывает человек, как смерть неумолимо поглощает горячее и думающее ещё существо, словно змея, медленно натягивающаяся на свою жертву. Это произвело на меня очень сильное впечатление.
Я не хотел сразу идти назад в комнату Черноспинкина и решил свернуть на четвёртый этаж и выпить где-нибудь, может быть, у Гамлета, гости которого вполне могли развлекаться и без него.
Подойдя уже к комнате Гамлета, откуда-то слева я услышал приглушённый закрытыми дверьми знакомый гулкий голос, и, словно только в эту минуту что-то вспомнив, пошёл в том направлении, откуда он доносился. Наконец я остановился перед дверью, на которой толстым слоем перламутрового лака для ногтей был наведён номер комнаты и за которой слышалось увлечённое шофёрское бу-бу-бу… Коля зачем- то старался все слова выговаривать неправильно, как будто подражая какому-то зверскому, несуществующему в природе, акценту.
— Тельё не есть важно… Важно — душа. Пущькин… Африка, — воодушевлённо и несколько угодливо говорил он.
Я вошёл не постучав. На кровати, под ковриком с изображением необыкновенно ярких птиц, скрестив ноги сидел перед столом крошечный шри-ланкиец Радж, никогда не бывавший в Африке. На столе стояла не совсем ещё допитая бутылка водки в окружении почему-то множества маленьких зелёных стаканчиков. В комнате, кроме Раджа и Коли, не было никого.
— Андрюха, ё-пэ-рэ-сэ-тэ! — обрадовался Зоин муж. — Садись.
Он взял в руку белую прозрачную бутылку и поднял её против света. Окна были задёрнуты сине- зелёными шторами из искусственного шёлка. Света было мало. Тогда Коля покачал бутылкой, чтобы яснее было видно, сколько осталось водки. У него было очень помятое, но счастливое и даже немного сонное лицо. И следа не осталось от той серо-зелёной угрюмой озабоченности, которую я видел на этом лице каких-нибудь полчаса назад. Коля похмелился.
— Познакомься! — сказал он. — Вы знакомы?… Ну что, ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Давай выпьем и побежим…
Я улыбнулся от непостижимого счастья, которое, возможно, происходило оттого, что я вдруг понял нечто важное, хотя и не объяснимое словами и скорее всего лишь отдалённо связанное с Колей, и с этой неудержимой улыбкой счастья на лице спросил:
— Подонок! Что ты здесь делаешь? Куда тебя посылали?
14
“Скорая помощь”, вызванная мной, поднялась на шестой этаж минут через пять-шесть.
С Зоей Ивановной проделали ряд манипуляций, и она перестала напрягаться как струна и предсмертно вздрагивать. Как объяснил врач, Зоин приступ был обусловлен желудочными спазмами, а совсем не сердцем. Врач объяснял всё очень серьёзно, с теми удивительными серьёзностью и достоинством, с которыми ведут себя многие врачи (в отличие, скажем, от милиционеров) среди людей, казалось бы, не заслуживающих никакого снисхождения.
— Ей нельзя, как вы понимаете, пить, — говорил, складывая в свою сумочку блестящий стетоскоп, этот рыжеватый мужчина с сильными и очень белыми, как будто от частого мытья, пальцами. — Кушать можно то, что я перечислил. Успокаивающие средства, травяные отвары лучше всего. Обязательно показаться врачу. Она где живёт?
— Дома. Дома она живёт! — в порыве какого-то безадресного воодушевления воскликнул Коля. — Сейчас она поедет домой. Я её муж… — но тут Булыгин, очень пьяный, но всё-таки бывший интеллигентный человек, закрыл ему рукой рот.
…На следующий день в общежитии появилась мама Зои Ивановны, очень похожая на азербайджанку, с тёмными усами, и очень робкая. Она боялась подниматься наверх и так бы и прождала в фойе своих дочку и зятя, возвращающихся словно с войны, если бы деликатный Гамлет не пригласил её к себе и не напоил чаем…
15
Гамлет очень любил быть нужным и с большим удовольствием, улаживая разные нехорошие ситуации, вёл переговоры с родителями и родственниками бойцов алкогольного и алкогольно- литературного фронтов. На нехорошие ситуации у него был чрезвычайный нюх.
Поэтому, когда за дуэлянтом Кобриным прилетела из Томска мать — прямо державшаяся молчаливая пожилая женщина с усталыми глазами, в большой светлой искусственной шубе и округлой шапочке с ласковым блеском оранжевого меха, — Гамлет как-то сам собой, первым, оказался у неё под рукой. Он горестно суетился вокруг этой женщины, разговаривал даже с женой Кобрина Ольгой, потирал ручки, успокаивал, понимающе опускал книзу глаза, временами, однако, с каким-то сверканием непонятной радости уходившие вдруг в сторону.
Мать несколько успокоилась, разместилась в комнате на втором этаже и стала ждать, когда Гамлет разыщет в какой-нибудь общежитской норе её сына, выманит его оттуда, и (извергнувшийся за несколько дней до этого) Кобрин спустится в конце концов вниз, в семейный круг. Она ещё не знала, что поиски сына на этот раз обещают быть несколько более сложными, нежели обычно, так как Игоря в общежитии не было. Он, повторимся, исчез.
В силу некоторых причин об исчезновении Кобрина я узнал одновременно с получением известия о приезде его матери.
Напомню, мы виделись с ним последний раз в комнате пятьсот шесть, где я “лечился”, а похмеляться (и тем более продолжать дуэль) не желал. С тех пор прошло три неполных дня и две странных ночи.
С Гамлетом, сообщившим мне все эти новости, я столкнулся в фойе общаги, возвращаясь из института, в который я отважился сходить, немного отойдя от пьянки. В институте меня восстановили.
Когда я вошёл в деканат, все работники столпились вокруг: Галина Фёдоровна, остроносая и твердогубая; Нина Петровна с ласковым взглядом глубоко-чёрных глаз и немного неровными зубками; яркая блондинка Надя, всегда улыбавшаяся отстранённой улыбкой счастливой в личной жизни женщины.
— Плохо выглядишь, Андрюша, — говорили мне Нина Петровна и Галина Фёдоровна, а Надя молча
