2
Оставив жену в холле, Хьюго Кэррол поднялся к себе в комнату и направился к бару. Баром Хьюго служил старинный хепплуайтовский секретер, стоявший у застекленной двери, открывавшейся в сад.
И в тридцать восемь лет в облике Хьюго Кэррола все еще было что-то мальчишеское. Он был довольно высокого роста, худощав, морщинки виднелись пока только в уголках глаз. Свои прямые каштановые волосы он зачесывал наверх, но они всегда в беспорядке падали на лоб, отчего у Хьюго был несколько небрежный вид. Эти растрепанные волосы никак не вязались с идеально правильными чертами лица.
Хьюго забавляло, что вместо книг в секретере стоит выпивка. Сейчас он достал оттуда бутылку «Скотча», сифон с английской содовой и низкий хрустальный стакан. Поставив все это на стол, Хьюго отправился на кухню за льдом. Ему необходимо было успокоиться.
Обстановка гостиной являла собой смесь антиквариата с дорогим модерном. Друг против друга стояли два шератонских трюмо с глубокой резьбой, под каждым — викторианские пристенные столики. В комнате также стояли глубокие кожаные диваны цвета мокко, кофейный столик из толстого стекла, мягкие кресла с клетчатой атласной обивкой в голубых и светло-коричневых тонах. Шик и комфорт. Голубые шторы от пола до потолка оставались открытыми, пропуская ночной воздух, который в первую неделю июня был в Вашингтоне еще свежим.
Почти все дома Джорджтауна — фешенебельного пригорода Вашингтона — были построены по одному и тому же типу, и позади каждого дома был небольшой садик, обнесенный стеной, сложенной из того же розоватого кирпича, что и дом. Глядя на эту стену, Хьюго всегда думал, что это, должно быть, тот самый кирпич, который в восемнадцатом веке брали на борт для балласта английские шхуны, отправляясь в плавание через Чизапикский залив. Кирпич выгружали в Балтиморе и Аннаполисе или чуть южней, в Норфолке, штат Вирджиния, в Англию суда возвращались с американским табаком.
С тех давних пор и до 1865 года — года поражения Юга в Гражданской войне — родственники Хьюго жили как и все южане хорошего происхождения. У них была табачная плантация, на которой трудились рабы, в то время как хозяева предавались безделью и демонстрировали друг другу свои хорошие манеры. От тех времен до Хьюго дошли только секретер и шератонские трюмо. Остальное было либо продано, либо потеряно, либо перешло к другим членам разросшегося семейства.
С отменой рабства пришлось покончить с табачным листом, и большинство Кэрролов из сельской местности перебрались в Ричмонд. К моменту рождения Хьюго семья успела породниться с докторами и адвокатами и даже с одним банкиром. Два его дяди были вашингтонскими конгрессменами среднего уровня. В Вирджинском университете, том самом красно-белом университете Томаса Джефферсона, у многих его сокурсников было похожее прошлое. Но в отличие от большинства из них, закончив университет, Хьюго не связал свою карьеру с Вирджинией. Он хотел сделать себе имя в большом мире за пределами штата. И все же тому прошлому, которое произвело его на свет, Хьюго давал очень высокую оценку. Ему нравилось легкое отношение к жизни его ричмондских родственников, то удовольствие, которое они получали, окружая себя комфортом, увлечение тем, что его мать называла «умственными вещами». Иногда Хьюго думал о той жестокости, которая таилась где-то под их безукоризненными вирджинскими манерами. Один из его дядей застрелился. Другой застрелил свою жену в тот момент, когда она упаковывала завтрак (они как раз собирались покататься с детьми на лодках), а уж потом повернул дуло в свою сторону. Позже мать Хьюго говорила:
— Война все еще собирает свою дань. — Слово «война» в Вирджинии почти всегда означало Гражданскую войну. — Поражение сказывается до сих пор, — повторяла она не раз.
Манеры Хьюго и его спокойный голос с легким акцентом могли создать впечатление, что он — человек довольно равнодушный к карьере, но на самом деле Хьюго был глубоко тщеславен. Он был способен долго и напряженно работать. Он использовал такие возможности и такие способы срезать углы, которые его предки не всегда могли бы одобрить.
У него был крепкий хребет.
Хьюго начинал с должности репортера «Вашингтон пост». Когда вся пресса, работавшая на Белый дом, была единодушна во мнении, что президенту удалось пережить очередной политический шторм, Хьюго выложил всю правду публике на первой странице «Пост». Представители Белого дома все отрицали. Но меньше, чем через неделю, факты, изложенные в статье, подтвердились.
Хьюго никогда не оглядывался назад. В журналистике, как и в большинстве профессий, двуличие может привести к вершинам. Но Хьюго шел другой дорогой. Лицемерие — не его роль. Он был человеком слова. Политики знали, что его нельзя провести, а те, кто все-таки пытался, всегда потом об этом жалели. Когда ему предложили, он перебрался в главный офис «Ньюс» в Нью-Йорке. После того как у старшего репортера по событиям внутри страны обнаружилась коронарная недостаточность, Хьюго назначили на его место. Потом Хьюго познакомился с дочерью владельца «Ньюс», и они полюбили друг друга и собирались пожениться.
К сожалению, Хьюго не сознавал в полной мере, что его невеста рассчитывала широко пользоваться преимуществом богатых женщин — правом командовать всем и вся. Она пыталась диктовать свое даже в постели. Он был умелым и внимательным любовником, и ему нравилось доставлять ей удовольствие. Но что-то в ее отрывистой манере требовать начинало раздражать: «Нет, я хочу, чтобы ты сделал вот так», — и она направляла его руку с не терпящим возражений упорством уверенного в своих методах медицинского консультанта. Помолвка была расторгнута. Отец невесты очень сожалел. Ему нравился Хьюго. «Но так бывает», — сказал он себе и не дал разочарованию от случившегося помешать соблюдению своих интересов как владельца газеты, оставив Хьюго при себе в качестве звезды «Ньюс». Позже в том же году Хьюго назначили на должность главы лондонского бюро, которой он давно добивался.
В отличие от многих американских журналистов он понимал, как строится британская политика. Он громко смеялся, когда англичане поддразнивали американцев за страсть к доллару.
— В соблюдении материальных интересов, лишенном какой бы то ни было сентиментальности, ни один американец не сравнится с английским джентльменом, — писал он.
Теплым летним вечером, в семь часов, теплоход «Ореол» отошел от пирса Чаринг-Кросс. Теплоход нанял для вечеринки Бен Фронвелл — известнейший английский редактор. На борту собралось шестьдесять человек гостей. Бен Фронвелл имел репутацию человека, с которым лучше не сталкиваться, если есть возможность избежать этого. Он славился своим пренебрежением к условностям и тем, что бывал приветлив с собеседником только тогда, когда сам считал нужным.
На палубе «Ореола» Фронвелл поучал Хьюго:
— Говорят, власть развращает, деньги развращают. Вот я скажу тебе, что действительно развращает. Дружба.
Тех гостей, с которыми Хьюго еще не был знаком лично, ему нетрудно было узнать: министры кабинета, владельцы газет, издатели, финансовые короли, популярнейшие ведущие телешоу, редакторы политических разделов и собиратели ежедневных сплетен, чьи лица каждый день глядят на вас с газетных стендов. Некоторые были с женами, но большинство — с теми, кого называют либо «девушками для приятного времяпрепровождения», либо «девицами для постели», в зависимости от того, насколько сумели они преуспеть в реализации своей жажды легкой жизни.
Хьюго возглавлял лондонское бюро около двух лет. Гостям Фронвелла, еще не знавшим Хьюго, дано было понять, что уж репутация-то его должна была быть им хорошо известна. Большинство влиятельных лиц в Британии получали «Ньюс» в числе того набора газет, который доставляли им в офис. Они могли уяснить свой международный статус из того, пишет ли о них Хьюго Кэррол или же не беспокоится на их счет. Он был американским журналистом, которого жаждал видеть каждый английский политик, что, в свою очередь, открывало ему двери в те дома, где политика, пресса, деньги — все смешивалось воедино. И конечно, никого не смущало, что он был один. Неженатый преуспевающий мужчина, как и незамужняя преуспевающая женщина, если они обаятельны и знают, как себя подать, имеют в Лондоне широкий выбор
