как что-то мешает мне сосредоточиться. Какая-то неприятная ноющая пакость, вроде свежей занозы, которая дает о себе знать в самый неподходящий момент. Я занимался текущими делами, разбирал и перекладывал бумажки, отвечал на звонки, безуспешно пытался растормошить Верку, а она, эта пакость, вдруг напоминала о себе тонким свербящим уколом. Что-то было не так, но что — я не знал. До той самой минуты, пока не решил, что с канцелярией в офисе можно покончить и пора действительно уважить старика Гарахова с его бабульками. Надо собрать себя в кулак и отправиться на поиски Вини из сотой квартиры. Вот тут оно и выскочило.
Из сотой. Виня Козелкин жил в сотой квартире. А Арефьев в девяносто девятой. Я подскочил со стула, и, наверное, у меня было такое лицо, что Верка подскочила тоже.
— А ну, пойдем со мной, — сказал я.
Дверь сотой квартиры располагалась прямо рядом с арефьевской. Неизвестные доброжелатели Козелкина в сердцах исполосовали ему всю виниловую обивку, а кто-то даже масляной краской аккуратно вывел короткое емкое слово из трех букв: видать, кредиторы оттягивались, как умели. Но меня сейчас интересовали только замки.
Их было два — один простой английский, другой посложнее, но тоже не бином Ньютона. Я справился с ними минут за пять, и мы с так ничего и не понимающей Веркой вошли внутрь.
В полутемной прихожей под ногами шуршал обычный для покинутой жильцами квартиры мусор: обрывки упаковочной бумаги, пустые склянки из-под лекарств. Но было и еще кое-что не совсем обычное — подошвы поскрипывали на тонком покрывающем пол слое то ли песка, то ли штукатурки.
В комнатах почти не осталось вещей, Виня бросил, видимо, только старую громоздкую мебель, которая не влезала в его однушку. В первой комнате стоял истертый до дыр диван с провалившимся, как у старой клячи, хребтом, во второй почти обезноживший к старости письменный стол, в третьей, самой дальней, прислонился к выцветшим обоям громадный обшарпанный резной буфет, похожий на взятый штурмом рыцарский замок. Он-то и заинтересовал меня больше всего. Вдвоем с Веркой мы навалились на него сбоку, и он, скрипя и тяжко вздыхая, отъехал в сторону. А за ним я увидел именно то, чего ожидал и боялся: в стене зиял пролом высотой в человеческий рост.
Ставни в арефьевской квартире были закрыты, но после обеда аварийщики уже дали свет, и, пробежавшись по комнатам, я зажег электричество во всех комнатах. Всюду была одна и та же картина: стеллажи, стеллажи, стеллажи, застекленные витрины. Пустые, как глаза покойника. И никаких сокровищ.
Всю обратную дорогу Верка смеялась. Нет, это не было похоже на истерику: она просто хихикала, немножко нервно, но в целом в пределах нормы. Однако мне было не до смеха, я подозревал, что есть еще один кандидат на тот свет, и это свое подозрение хотел проверить немедленно.
До Масловки мы добрались минут за семь, немного дольше искали затерянный меж дворами Шитов переулок и наконец вошли в дом номер пять, поднялись на четвертый этаж этой панельной усталой от жизни хрущевки и остановились перед квартирой шестнадцать. Сердце у меня оборвалось: дверь была приоткрыта, сквознячок с легким скрипом шевелил ее туда-сюда на несмазанных петлях. Мы вошли внутрь, и Верка сдавленно ахнула: посреди комнаты, странно скорчившись, поджав коленки к животу, лежал человек. Это был Виня.
Я подошел поближе и перевернул его на спину. Никаких видимых повреждений на теле не было. Зато имелись кое-какие признаки тяжелых поражений внутренних органов — прежде всего, печени и мозга. Присев на корточки, я нагнулся и втянул носом воздух. Козелкин был жив. Но при этом мертвецки пьян.
Пока я тащил его в ванную, устраивал ему контрастный душ, бил по щекам и тер мочалкой уши, Верка сбегала в ближайшую аптеку и купила нашатырного спирта. Это было верное средство: я накапал его в стакан, добавил воды и влил Козелкину в глотку. Его немедленно вывернуло, но он впервые открыл глаза с осмысленным выражением. Я повторил процедуру, и Виня сел на полу, с недоумением оглядываясь по сторонам.
— Кто у тебя купил квартиру? — спросил я, стараясь как можно четче артикулировать.
— Чео-ек, — предельно коротко и ясно ответил Козелкин, после чего смачно икнул, распространив по комнате немыслимую смесь запаха портвейна с нашатырем.
Я решил конкретизировать вопрос:
— Какой человек? Тот, которому ты был должен деньги?
В ответ Виня отрицательно помотал мокрой взлохмаченной башкой.
— Но покупатель пришел от него? — продолжал допытываться я.
На этот раз подбородок Козелкина согласно упал ему на грудь.
— А кто он? Тот, которому ты задолжал? Ты его знаешь?
Неожиданно Виня заплакал, горько, как обиженный ребенок.
— Такой соли-ный чео-ек, — всхлипывая сообщил он. — Фирмач. Биз-нес-ен.
Я сунул руку в карман и вытащил заранее приготовленное фото Динамита, которое когда-то снял со стены в особняке «Скорпиона».
— Он?
Слезы мешали Козелкину смотреть, он беспрерывно смахивал их, но новые набегали и набегали, к тому же я готов был допустить, что у него и без этого троится в глазах. Но в конце концов он справился со всеми препятствиями, вгляделся в карточку и понуро кивнул:
— Он, сволочь...
Не меньше часа у нас ушло на то, чтобы привести Виню хотя бы в относительно транспортабельное состояние, и вызнать у него, есть ли какое-нибудь место, где бы он мог на время спрятаться. Потом мы везли его куда-то в Бутово, к троюродному брату, недавно получившему там квартиру — разумеется, без телефона, плутали по этой чертовой новостройке, руководствуясь бессвязными указаниями все еще не протрезвевшего Козелкина, и наконец нашли нужный дом уже в полной темноте.
Но прежде чем окончательно сгрузить этого обременительного пассажира на руки несколько оторопевшим от такого неожиданного подарка родственникам, я, больше на всякий случай, просто по старой следовательской привычке стараться заполнить в кроссворде как можно больше клеточек, спросил:
— Ну а с Динамитом тебя кто познакомил?
— Тоже оч-чнь со-идный чео-ек, — сообщил, повиснув у меня руках, Виня. — Оч-чнь со-идный. Прумов Льв Сер-гч.
28. Бриллианты навсегда
К Стеклянному дому (так и хотелось сказать — бывшему стеклянному) мы подъехали только поздним вечером. Уж не знаю, на что я рассчитывал, но поскольку больше просто было не на что, я двигался по единственному имеющемуся сейчас пути. Заскочил к себе в офис, вооружился пистолетом и отправился к Пирумову. Верка, как я ни пытался ее отговорить, увязалась за мной.
На мои звонки в дверь никто не открывал. И тогда я решился, достал набор отмычек и приступил к работе. Здесь замки были не чета козелкинским, но я сладил с ними не больше, чем за четверть часа, мы шагнули в прихожую и сразу замерли. По всей квартире горел свет.
Взяв пистолет наизготовку, я осторожно сделал несколько шагов и остановился на пороге гостиной. За огромным полированным обеденным столом красного дерева сидел, приветствуя меня ласковой поощрительной улыбкой, Лев Сергеевич Пирумов. А ступившая за мной Верка едва не споткнулась и только тихо ахнула: стол был так завален драгоценностями, сверкающими под лампами хрустальной люстры, что смотреть на него было нестерпимо, как на полуденное солнце.
— А ведь вы мне, юноша, сначала не показались таким сообразительным, — добродушно щурясь, проговорил стряпчий. — Недооценил я вас. Стар, видно, становлюсь, утрачиваю хватку. Вы пистолетик-то положите на пол, только осторожно, чтоб он не пальнул ненароком...
Одновременно я почувствовал, как что-то твердое и холодное уперлось мне в спину, настойчиво подтверждая это предложение, и выполнил приказание. Вслед за этим сильным тычком сначала меня, а потом Верку отправили в угол комнаты, и на авансцену вышел новый персонаж, вид которого лично мне ровным счетом ничего не сказал, зато на мою приятельницу произвел такое впечатление, будто ей под нос сунули живого скорпиона.
— Колька! — взвизгнула она, и в ее голосе было столько ужаса, отчаяния и смертной тоски, что у меня мороз пробежал по коже.
