именно по «Кроту». У вас все готово к переброске?
В ответ Штольц подробно доложил о мерах, связанных с подготовкой «легенды», фиктивных документов, разработанном маршруте перехода через линию фронта и других оперативных мероприятиях по операции «Золотое руно».
Выслушав доклад, капитан дал отбой и откинулся на высокую спинку кожаного кресла. Он чертовски устал за последние три недели – с тех пор, как Скорцени оставил его старшим во Фридентале и отбыл на фронт. Конечно, работы хватало и раньше, но сейчас круг обязанностей вкупе с ответственностью выросли многократно. Шмидт нажал на кнопку электрического звонка под столешницей, и почти тотчас на пороге вытянулся обершарфюрер Хольцаугель:
– Заварите мне кофе, Ганс, да покрепче!
– Яволь, герр гауптман! – Эсэсовец бесшумно прикрыл дверь.
Через десять минут он внес небольшой поднос с дымящимся кофейником, сахарницей и фарфоровой чашкой, которые сноровисто выставил на стол перед начальником, предварительно постелив белую салфетку. Шмидт небрежно махнул рукой, и Хольцаугель молча удалился.
Выпив две чашки крепчайшего кофе, капитан почувствовал прилив бодрости и с удовольствием выкурил первую за сегодняшнее утро сигарету: в последнее время он чересчур много дымил, и теперь решил себя ограничить – не больше десяти сигарет в сутки. Затем, включив настольную лампу, раскрыл лежащую на столе зеленую папку и углубился в чтение.
Естественно, в своей теперешней должности, помимо «Золотого руна», Шмидту приходилось заниматься массой других оперативных разработок и текущих дел – включая вопросы снабжения и прочей, как он выражался, «хозяйственной дребедени». Но, как кадровый абверовский офицер, Шмидт сосредоточился в первую очередь на агентурных вопросах – прочие дела, насколько это было возможно, он переложил на плечи заместителя, обер-лейтенанта Вагнера, а также коменданта «специальных курсов» Кребса. Сейчас капитан читал показания командира моноплана «Арадо-332» майора Герца – по поводу неудачной попытки эвакуации раненых из отряда подполковника Шерхорна. Следователь гестапо уже опросил всех членов экипажа и старшего группы диверсантов Феликса – тому пришлось вернуться в связи с ранением. Ничего подозрительного в этом эпизоде следователь не обнаружил: о чем имелся подшитый к делу протокол.
Подвинув телефонный аппарат, Шмидт связался с лазаретом, который располагался неподалеку – метрах в трехстах от канцелярии.
– Как обстоят дела с агентом Феликсом? – спросил он старшего врача, доктора Кремера, весьма кстати оказавшегося у телефона.
– Это тот русский, которого позавчера вывезли из-за линии фронта?
– Да, тот самый.
– С ним ничего серьезного, господин капитан. Пуля прошла навылет через мягкие ткани левого плеча…
– Мне это известно, – нетерпеливо перебил врача Шмидт. – Как быстро сумеете поставить его на ноги?
– Если в буквальном смысле, то уже сегодня я разрешил ему вставать с кровати и передвигаться в пределах палаты – естественно, недолго. Он еще слаб, потерял много крови. Однако дней через десять- двенадцать…
– Я все понял, Кремер. Не жалейте препаратов крови для переливания, лекарств – ну, в общем, вам виднее. Плюс усиленное питание! Мне нужен этот агент!
– Сделаем все возможное, господин капитан, для его скорейшего выздоровления!
– Очень на это надеюсь.
Шмидт положил телефонную трубку и, откинувшись на спинку кресла, закинул руки за голову. Это была его любимая поза для размышлений. Через несколько минут, очевидно, придя к определенным умозаключениям, он энергично подошел к стоящему в углу массивному стальному сейфу – там хранились личные дела некоторых из особо ценных агентов, задействованных в настоящее время в ряде важнейших операций. К таковым относился и Дубовцев Иван Григорьевич, имеющий оперативный псевдоним Феликс.
Достав его «дело», капитан вернулся к столу и, закурив вторую за утро сигарету, начал неспешно перелистывать страницу за страницей. Собственно, Шмидт не раз знакомился с биографией Феликса, в том числе в личных беседах, но сейчас ему захотелось еще раз уточнить некоторые детали – на то были особые причины.
2
В то время как Шмидт перелистывал его «Личное дело», Дубовцев лежал на покрытой синим полушерстяным одеялом панцирной койке в небольшой двухместной палате – соседняя аккуратно заправленная кровать пустовала. Пара невзрачных тумбочек, крохотный столик у окна и стул составляли все казенное убранство помещения – еще металлический умывальник справа от двери. Иван только что вернулся с перевязки: на нем была коричневая больничная пижама, под полурасстегнутой курткой (в палате было тепло) белели свежие бинты на левой стороне груди. Опершись здоровой рукой о край кровати, Дубовцев встал – при этом поморщился от боли в раненом плече. Придерживая за локоть левую руку, которая была подвязана широкой черной лентой, перекинутой через шею, сделал несколько неуверенных шагов. Дойдя до двери, он медленно вернулся к столику, что находился рядом с кроватью, и тяжело опустился на стоящий тут же стул. Хотя Иван прошел не больше четырех-пяти метров, он почувствовал головокружение и слабость в ногах: учащенно билось сердце, на лбу выступили капельки пота.
«Нельзя раскисать! – упрямо подумал Дубовцев. – Именно сейчас нельзя!» Он прекрасно осознавал, что Центр организовал его непростое возвращение к немцам с главной целью: встреча и решающий разговор с Яковлевым-Кротом. Генерал Громов был убежден, что тот пойдет на сотрудничество с советской разведкой – Иван поддержал мнение генерала в их беседе на лесном хуторе. Сейчас Дубовцев должен был как можно быстрее встретиться с Яковлевым – Громов сообщил, что, по имеющимся в Москве данным, того перебросят через линию фронта в самое ближайшее время. «Может быть, переброска состоится уже завтра или даже сегодня!.. – с тревогой рассуждал Иван. – Первым делом надо выяснить: здесь Крот или нет. Если бы не эта проклятая слабость…» При этом разведчик понимал: другого способа вернуться во Фриденталь, кроме как получить ранение, в создавшейся ситуации попросту не существовало.
Поразмыслив, Иван достал из тумбочки авторучку и лист бумаги: он решил написать записку, передав ее через солдата-санитара. Коттедж, в котором проживал Крот, находился неподалеку, но ковылять туда самому при такой слабости было глупо и даже подозрительно – Дубовцев решил вызвать Яковлева к себе. Это не могло вызвать подозрений: после совместной командировки в Латвию в декабре, когда их направил для выполнения особо важного задания лично Скорцени, напарники считались если не друзьями, то уж точно добрыми приятелями. Конечно, это была лишь видимость. Тем не менее факт оставался фактом: тогда, в Латвии, абверовский агент Крот спас от неминуемого ареста и гибели советского разведчика Валета-Дубовцева и его связного.
Ивану невольно вспомнились те недавние события: полицейская засада в доме, где проживал связной, и, казалось бы, необъяснимое поведение Яковлева – тот поддержал в спонтанном огневом контакте именно его, Дубовцева, виртуозно (иначе не скажешь) отправив на тот свет четырех из семи латвийских полицаев. Позже, анализируя поведение Крота, Иван пришел к однозначному выводу: этот человек не потерян для Родины. Да, он совершил роковой шаг, перейдя на сторону врага – но, похоже, очень многое переоценил за три года войны…
Размышления разведчика прервал деликатный стук в дверь, и на пороге возникла сутуловатая фигура Цейко в наброшенном поверх армейского кителя белом халате. В руке он держал завернутый в газету пакет. Откашлявшись в седые усы, вошедший смущенно произнес:
– Вот… Иван Григорьевич, узнал, что вы здесь… Решил проведать.
– Проходите, Петр Евсеевич, – Дубовцев присел на кровать и указал на освободившийся стул, – присаживайтесь.
Приход этого человека не то чтобы насторожил Ивана – скорее удивил. Конечно, по службе они частенько контактировали – но не более. В Москве личность Цейко считали весьма одиозной: бывший кулак, добровольно согласившийся сотрудничать с абвером; служит немцам верой и правдой; яро ненавидит Советскую власть. Дубовцев был согласен с подобной оценкой Центра и уже давно сделал однозначный вывод: никакие контакты по линии советской разведки с подобным типом невозможны. Но, разумеется, своих антипатий внешне Иван не высказывал, и между ними сложились ровные служебные отношения.
Присев, гость выложил пакет на стол.
– Тут несколько банок рыбных консервов, тушенка – вам сейчас требуется усиленное питание.
– Право же, Петр Евсеевич, это лишнее. Здесь меня прекрасно кормят.
– Вы человек молодой, лишние калории вам не повредят – так что берите.
– Ну, спасибо. Хотя, честно говоря, не ожидал вашего визита.
– Отчего же, Иван Григорьевич? Нас, русских, во Фридентале совсем мало осталось – грех не поддержать друг друга в трудную минуту.
«К черту такую поддержку, – неприязненно подумал Дубовцев. – Однако правильно говорят: «Нет худа без добра!» Теперь отпадает надобность в записке».
Посетитель пробыл недолго: они поболтали минут десять о каких-то малозначительных вещах – потом Цейко собрался уходить. Дубовцев знал, что он был дружен с Яковлевым и, как бы между прочим, спросил:
– А как поживает лейтенант Яковлев? Кстати, он здесь?
– Пока да, – Цейко многозначительно посмотрел на Ивана и, понизив голос, добавил: – Но, сами знаете, как у вас бывает: сегодня здесь, завтра там – совсем как в песне.
– Это верно…
– Может, что-нибудь передать?
«Своевременное предложение, – ухмыльнулся про себя
