Иван. – Обязательно передай, дорогой ты мой!»
– Скажите ему, пусть заглянет. Давненько мы не виделись!
– Непременно передам.
Цейко встал и, по-старомодному откланявшись, удалился – пожелав на прощание скорейшего выздоровления. Дубовцев прилег, размышляя об этом неожиданном визите. Он знал, что старик отличается некоторой сентиментальностью – поэтому такой поступок, как посещение лазарета, вполне вписывался в его характер – тем более Цейко и раньше посещал раненых агентов. «Своих питомцев», – как он любил выражаться. Отсюда Иван пришел к однозначному выводу: беспокоиться тут не о чем. Главное было впереди – предстоящий нелегкий разговор с Яковлевым, последствия которого могли быть непредсказуемыми…
Глава 2 Через линию фронта (Яковлев Александр Николаевич)
Совершив полуторачасовой ночной перелет, наш самолет приземлился на авиабазе в местечке Нойкирхен – в десяти милях от Кенигсберга. Перегрузив багаж в ожидавший на аэродроме легковой «Хольх», мы сразу же отправились к линии фронта (теперь она проходила в какой-то сотне километров от столицы Восточной Пруссии). Мы – это я и майор Штольц, а также приданный нам унтер-офицер Грубер. Почти всю дорогу ехали молча: унтер «клевал носом» рядом с пожилым угрюмого вида водителем-ефрейтором, толстяк Штольц уютно похрапывал по соседству на заднем сиденье легковушки.
Прикрыв глаза, я невольно возвращался к позавчерашнему, крайне взволновавшему меня разговору с Дубовцевым. Фактически он предложил мне работать на Москву. А как иначе можно было истолковать его почти ультимативное требование передать профессорскую тетрадь (если, конечно, она будет найдена) в руки советской разведки, а еще лучше сразу сдаться, как только я перейду линию фронта – с тем, чтобы указать ее местонахождение? Конечно, со стороны Ивана это был дерзкий, но вполне предсказуемый шаг – после той перестрелки с латышскими полицаями, зная, кто он на самом деле, я давно ожидал нечто подобное. Меня удивило другое: получалось, чекистам было известно о зайцевской тетради. При этом они явно не представляли, где она находится – иначе Дубовцеву не дали бы добро на столь рискованный контакт.
Слушая его тихий голос в полутемной палате лазарета (было около пяти вечера), я лихорадочно думал: «Как быть?» Этим вопросом я задавался давно, но однозначного ответа в своей мятущейся душе до последнего времени не находил… Хотя понимал: пора определяться, с кем я. То, что не с немцами и не с американцами – это я уже знал. И тем и другим было глубоко плевать как на Россию, так и на русский народ. Значит, признать свою фатальную ошибку? Но где гарантии, что смершевцы не поставят меня к «стенке»? Заверение Дубовцева? Возможно… Должен признать, говорил он убедительно, и, странное дело, я ему верил – хотя, казалось бы, служба в разведке приучила никому и ничему не доверять. А, может быть, мне попросту хотелось верить? Себя не обманешь: после тех памятных декабрьских событий в Латвии, до основания всколыхнувших мою душу, у меня все сильнее крепло убеждение – я обязан служить Родине, какой бы она ни была – сталинской, царской, президентской!.. Не в этом дело!! Главное: нельзя бороться за будущую свободную Россию, будучи холуем у ее врагов! Вот чего я не понимал тогда, в 42-м – да и позже…
Теперь, похоже, мне выпадал реальный шанс, если не искупить – то хотя бы на малую долю загладить свою вину за предательство. Об этом мне недвусмысленно дал понять Иван. Да я и сам все прекрасно понимал! И твердо решил: если уж сдаваться, то прийти в «Смерш» не «с пустыми руками»! Я сам должен добыть эту загадочную, но такую нужную всем тетрадь – тем более о ее местонахождении мне должны были сообщить непосредственно перед самым переходом через линию фронта.
В конце разговора я сказал Дубовцеву: подумаю над его словами, крепко подумаю. В ответ, протянув на прощание руку, он назвал мне номер телефона, которым я мог воспользоваться на «той стороне». Спросить надо было генерала Громова, произнеся условную фразу – операция «Тетрадь»…
Предаваясь воспоминаниям, я и не заметил, как задремал. Два раза нас останавливали для проверки документов: сквозь чуткий полусон я различал хрипловатый простуженный голос Грубера, шелест сопроводительных бумаг, которые он предъявлял жандармам. Документы за подписью бригаденфюрера СС Шелленберга производили должное впечатление, и нас без лишних слов пропускали. Наконец, когда мы остановились в третий раз, унтер громогласно объявил:
– Мы на месте, господа офицеры!
Я открыл глаза и глянул на фосфоресцирующие стрелки наручных часов: пять утра – значит, в дороге мы были два часа. Учитывая, что ехали не напрямик, а в объезд Кенигсберга (так было безопаснее – город подвергался постоянным ночным авианалетам), получалось, что до линии фронта отсюда километров тридцать – по крайней мере, по моим прикидкам. Вскоре мои предположения подтвердились; ну а пока, выйдя из машины, я напряженно вглядывался в окружающую темноту. Луну закрыли облака, к тому же вокруг не было видно ни малейшего огонька – по всей Германии, включая прифронтовые районы, действовал строжайший режим светомаскировки, – поэтому мне с трудом удалось разглядеть небольшой одноэтажный дом за деревьями, метрах в пятидесяти от дороги.
– Бреслау, – послышался негромкий окрик, и от придорожных кустов отделились две темные фигуры.
– Берлин, – произнес в ответ Грубер.
К нам приблизились автоматчики в камуфляже и полевых кепи – знаков различия я не разглядел. Козырнув, тот, что повыше, доложил:
– Вас ждут, нам звонили с аэродрома. Прошу следовать за мной!
Все двинулись по узкой асфальтовой дорожке к дому: мы с майором вслед за провожатым; позади наш унтер на пару с шофером несли багаж – два объемистых чемодана, армейский рюкзак с моей экипировкой советского подполковника, включая личное оружие и сухой паек на несколько дней. Портфель с документами я не выпускал из рук на протяжении всего пути. Я знал, что мы прибыли на передовой пункт спецподразделения «Цезарь», входящего в состав Абвергруппы-111 (АГ-111) – об этом мне сообщили во Фридентале. Именно это подразделение должно было обеспечить мой переход на «ту сторону».«АГ-111 создана в 1940 году в Кенигсберге, тогда же придана 16-й армии. Группа осуществляла заброску агентуры в Англию (при подготовке операции «Морской лев» – плана по форсированию Ла-Манша и вторжению на Британские острова).
Начальниками органа последовательно были: подполковник Гофмайер, обер-лейтенант Липперт, майор Майер, капитан Шульц- Бруно.
С началом войны против Советского Союза АГ-111 вела разведдеятельность против войск Ленинградского, затем 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов. До сентября 1941 г. группа состояла из белоэмигрантов, прибывающих из Мишенской, Брайтенфуртской разведшкол; частично из выпускников Белградского кадетского корпуса, завербованных лично подполковником Гофмайером.
Осенью 41- го при АГ-111 созданы специальные курсы для подготовки агентов из числа военнослужащих Красной армии, оказавшихся в плену – их возглавил бывший советский офицер, майор А. Рисс. С января 1942 г. часть агентуры бывших военнопленных начала прибывать из разведшколы в м. Валга (Латвия).
Маршрут движения абвергруппы по советской территории: Каунас (Литовская ССР) – Даугавпилс – Зилупе (Латвийская ССР) – Пустошка – дер. Скутры (близ г. Дно) – Сольцы – Резекне (Латвийская ССР – январь 1944 г.).
В январе 1944 г. часть личного состава группы направлена в качестве ост-батальона под командованием Рисса на Запад. Остальная часть АГ-111, получив кодовое наименование «Штаб Александр», продолжала разведработу на территории Прибалтики. Тогда же началась активная вербовка агентов из числа уголовников-латышей, содержащихся в тюрьмах Риги, Вентспилса и Виндавы, а также из литовцев, дезертировавших из Литовского легиона СС и задержанных фельджандармерией. Для этого контингента были созданы курсы во главе с лейтенантом Вагнером, на которых обучались одновременно до ста человек – разведчиков и радистов.
В феврале 1945 г. Абвергруппа-111 передислоцирована в район г. Штеттин (на территории Германии)».
Когда вошли в дом, нетрудно было догадаться: раньше здесь жил какой-нибудь зажиточный бюргер – возможно, сельский врач или пастор (гражданское население подлежало обязательной эвакуации из прифронтовой полосы). В центре просторного холла, скупо освещенного отблесками пламени из камина, стоял массивный круглый стол, вокруг которого – старомодные стулья с высокими резными спинками; над камином обязательный портрет фюрера, вдоль стен – шкафы с фарфоровой посудой за стеклом; два больших окна задернуты плотными светомаскировочными шторами. В углу – раскладной столик с полевым телефоном; на полу рядом – рация «Телефункен».
В кожаном кресле перед камином расположился военный в серо-зеленом армейском мундире, на вид лет тридцати или около того – при нашем появлении он вытянулся и четко отрапортовал:
– Командир передового поста обер-лейтенант Крюгер!
Я отметил, что белокурый лощеный абвер-офицер высок, его худощавую спортивную фигуру плотно облегал тщательно отутюженный китель с нашивкой Железного креста 2-го класса и серебряным знаком «За атаку» на левом нагрудном кармане. Мы со Штольцем
