Секей, безбожно коверкая русские слова, сообщил, что многие бывшие военнопленные, как коммунисты, так и беспартийные, хотят вступить в Красную Армию. Бюро уже рекомендовало военкомату десятки хороших кавалеристов, заслуживающих полного доверия. Но товарищ Гуща почему-то тянет с их оформлением.
Кончив говорить, Секей пригладил ладонью рыжеватые с проседью усы и тяжело опустился на стул.
— Не во мне дело, — обернулся к нему Гуща. — Мы было стали принимать в нашу армию бывших военнопленных. Но в Ташкенте подняли галдеж левые эсеры: международным, мол, правом это запрещено. Пришлось специально командировать человека в ЦИК Туркестана. Сегодня-завтра он вернется...
— А по-моему, — прервал Гущу Чечевичкин, — вопрос совершенно ясен. У нас, у рабочих, свой закон: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» В Красную Армию открыта дорога для трудящихся любой национальности. А левые эсеры пусть себе вопят. Мы живем на Востоке, где в ходу мудрая пословица: «Собака лает, а караван идет». Думаю, облвоенкомат исправит свою ошибку. Вы, товарищ Секей, так и передайте своим добровольцам. Кстати, нам нужны не только конники, а и стрелки, пулеметчики, артиллеристы.
Венгры ушли довольные. Совещание продолжалось. Выступили председатель облисполкома М. Я. Смирнов, военрук облвоенкомата П. И. Щетинин, представители городских и сельских районов. Прикидывали, где и какое можно раздобыть оружие, сколько человек направить в Красную Армию. После этого Чечевичкин неожиданно назвал мою фамилию. Я вскочил со стула. Чечевичкин улыбнулся, потом как-то торжественно обратился ко мне:
— Мы с товарищем Гущей вызвали тебя, чтобы дать новое задание. А кроме того, сообщить, чтобы завтра пришел на общее партийное собрание. Прием будет...
Защемило от радости сердце. А Чечевичкин продолжал:
— Впереди еще много жестоких боев с врагами. Нам нужны свои, преданные партии, Советской власти командиры. Поэтому старательно изучай военное дело. Специально заняться одной учебой пока нет возможности. Пользуйся случаем, что находишься в городе, нажми на теорию. А снова на фронт пойдешь, будешь учиться на практике, в бою. Это тебе и партийное поручение, и задание командования.
— Представится возможность, — добавил от себя Гуща, — пошлем на курсы. Пока же определим тебя в конную сотню, которая сейчас формируется. Ты местный уроженец, здешний народ знаешь. Помогай вовлекать в Красную Армию достойную молодежь. Попробуй разузнать, кого из проживающих в городе бывших офицеров можно использовать как инструкторов.
Облвоенком взял со стола две книжицы, передал мне:
— Это уставы. Строевой казачий и стрелковый армейский. Не беда, что царские. Некогда нам ждать, пока новые напишут. Если не поймешь чего, приходи к Прохору Ивановичу Щетинину. Он был кадровым офицером.
2
В партию меня приняли. Бережно положил я во внутренний карман, к сердцу, скромный серенький бланк, отпечатанный в местной типографии. Единого партбилета тогда еще не было. Бланки заполняли где как.
Звание большевика обязывало меня быть в первых рядах борцов за власть Советов, не щадить сил и жизни для ее укрепления. Я поклялся быть до конца верным марксизму-ленинизму.
Среди молодых коммунистов, направленных в конную сотню, оказался и мой друг детства Ваня Хренов. Он был единственным сыном старого большевика, из рабочих, выдвинутых революцией.
Долго пришлось мне уламывать командира сотни Годяева, прежде чем он согласился определить Хренова в мой взвод. Я понимал, что Годяев, стремившийся равномерно распределить членов партии по всем подразделениям, в принципе был прав. И все же настаивал.
— Ладно, — сдался Годяев. — Но помни: дружба должна не мешать, а помогать службе. Знаю я отца этого Хренова. Правильный старик. Сам просил меня не давать сыну поблажек. Так что гляди, не балуй его.
Иван Хренов быстро вошел в наш коллектив. У него был трезвый ум, веселый нрав. Он скоро обучился верховой езде, стал лихо рубить лозу.
Вместе с нашей разведывательной командой в конную сотню влились многие венгры — Танкушич, Габриш, Надь, Ролич, Немеш. Потом к ним присоединились и мои приятели — Месарош, Тот, веселый повар Фаркаш. Вопреки опасениям, на этот раз Годяев ни слова не сказал против зачисления их в мой взвод. Он, как оказалось, даже сам хотел, чтобы новички были вместе с теми, кто их знал поближе.
Вместе с Годяевым мы пошли в конюшню, где вновь прибывшие получали лошадей. Там было шумно и весело. Старшина сотни Пархоменко давал очередное «представление». Облюбовав кого-либо из молодых бойцов, он посылал его в денник[6] к своему жеребцу Черту, коняге злобному, своенравному. Через минуту под дружный хохот новичок выкатывался оттуда как ошпаренный. А Пархоменко только вздыхал сокрушенно:
— Эх, не по тебе, видать, этот красавец. Ну, не горюй, подберем похуже, зато смирного. По Сеньке, как говорится, и шапка...
До Годяева доходили слухи о чудачествах старшины, но, поскольку все обходилось без серьезных последствий, он смотрел на это сквозь пальцы. Тем более что Пархоменко клялся, будто на него возводят напраслину. Теперь же Годяеву представилась возможность лично побывать на «спектакле».
Не заметив появления командира сотни, Пархоменко приказал подвернувшемуся Месарошу:
— А ну, гусар, оседлай-ка серого.
Венгр как ни в чем не бывало направился к строптивому жеребцу, уверенно положил руку на холку. Чёрта будто подменили. Он даже заржал с каким-то необычным для него добродушием. Пархоменко был ошеломлен.
Когда конюшня опустела, Годяев подозвал старшину, спросил:
— Это что за цирк? Вы и не служивших в кавалерии так «экзаменуете»?
— Так не опасно ж... Черт меня слушается. Как гаркну: «Стоять!» — замирает на месте, — оправдывался Пархоменко.
— Не в опасности дело, а в отношении к людям. Они идут в Красную Армию с открытой душой, а вы встречаете их старыми казарменными шутками...
3
Наша сотня была сотней лишь по наименованию. В действительности же только строевого состава в ней насчитывалось 130 человек. Да медиков, ветеринаров, кузнецов, повозочных набиралось до двух десятков. Коней имели все, и в случае необходимости мы могли выставить до ста пятидесяти сабель.
Преобладали у нас русские и украинцы. Много было узбеков, таджиков, казахов, киргизов. Довольно значительной оказалась группа венгров. Имелись также татары, белорусы, евреи, поляки и даже один араб из Египта, в прошлом артист цирка, фокусник.
Воевали мы дружно. Да и жили по-братски. Особенно сблизились между собой таджик Кахаров, узбек Асадов и венгр Габриш. О Габрише я уже кое-что говорил, а о двух других стоит рассказать подробнее.
Когда таджик впервые появился в красногвардейском отряде, он назвался Поповым-Кахаровым. Многих заинтересовала эта двойная фамилия. И суровый с виду боец охотно удовлетворил любопытство новых товарищей.
Отец Саида Кахарова, рабочий кожевенного завода, умер в 1905 году. Сирота-подросток нанялся извозчиком. Со временем стал одним из лучших самаркандских лихачей. Его нарядный экипаж брали нарасхват.
